Часть третья

Близость Наполеона и Александра в 1808-1809 гг. Эта близость дошла до того, что, когда Наполеон напал на Австрию, русский корпус выступил для содействия своему бывшему врагу. Жизнь же людей, далеких от политики, шла своим чередом. Жизнь и занятия князя Андрея Бол­конского в деревне. Он реализует те планы, которые заду­мал, но не довел до ума Пьер: одно имение было переведено в вольные хлебопашцы, в других барщина была заменена оброком. Одну часть времени князь проводил с сыном и от­цом в Лысых Горах, другую — в Богучарове. Поездка князя Андрея в рязанские имения сына. Весна в лесу. В нем было очень жарко, безветренно. Мрачные мысли князя Андрея при виде старого дуба. Это был дуб с обломанными сучьями и корой, заросшей старыми болячками. Он «старым, пре­зрительным уродом стоял между улыбающимися береза­ми» и будто говорил: «Весна, и любовь, и счастье! И как вам не надоест один и тот же глупый и бессмысленный обман! Все одно и то же, и все обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастья». В связи с этим дубом у князя Андрея возникает целый ряд новых мыслей: он приходит к выводу, что «он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая».

Поездка князя Андрея к Ростовым в Отрадное. Эту поезд­ку пришлось сделать потому, что граф Илья Андреевич Ро­стов был уездным предводителем. Встреча с Наташей. Ког­да Болконский въезжал, ему наперерез выбежала толпа де­вушек. Впереди бежала Наташа. Андрею становится больно оттого, что она счастлива своею какою-то отдельной жизнью и ей нет никакого дела до него. В течение всего дня Болкон­ский несколько раз обращает внимание на смеющуюся Ната­шу, не понимая, чему она так рада, о чем она думает? Вечером князь Андрей невольно подслушивает задушевный разговор Наташи с Соней. Наташа, которая не могла заснуть, восхи­щается прелестью ночи, луной, хочет полететь. Соня говорит, что пора спать, Наташа наконец ей поддается. Все это время Болконский, слушая разговор, невольно боится, что Наташа что-нибудь скажет о нем, но ей никакого дела не было до его существования. «В его душе вдруг поднялась такая путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни», что он, не понимая самого себя, тотчас засыпает.

Возвращение князя Андрея домой происходило через ту же рощу, где стоял старый уродливый дуб. Князь Андрей ре­шил отыскать этот дуб, но его не было. Он преобразился, зазе­ленел. «Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недове­рия и горя — ничего не было видно». Прилив радости и бодро­сти у князя Андрея при виде распустившегося старого дуба. Вера Болконского в возможность для себя деятельности, сча­стья, любви и решение осенью ехать в Петербург. «Нет, жизнь не кончена в тридцать один год!» — решает Болконский для себя. Ему захотелось, чтобы все узнали о нем, не жили так не­зависимо от его жизни, чтобы все жили вместе с ним.

Приезд князя Андрея в Петербург. Эпоха реформ и апо­гей славы Сперанского. В это время те неясные либеральные мечтания, с которыми вступил на престол импера­тор Александр. Сперанский заменил всех по гражданской части, а Аракчеев — по военной. Князь Андрей на прие­ме у Аракчеева. Он передал ему записку о военном уставе, которую тот должен был рассмотреть. Все, кто находился в приемной Аракчеева, имели приниженный и испуганный вид. Позвали князя Андрея. Сперанский сказал, что не одо­бряет устава Болконского. Но при этом Аракчеев зачислил Болконского в члены комитета о воинском уставе. Но без жалования. Князь Андрей говорит, что оно ему и не нужно.

Интересы князя Андрея в Петербурге и увлечение его Сперанским. Болконский возобновляет все старые знаком­ства. Желанный прием Болконского различными кругами высшего петербургского общества. Партия преобразователей радушно его приняла, так как он отпустил крестьян на волю, женский свет принял его как жениха. «О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть». Князь Андрей у графа Кочубея. Его встреча и разговор со Сперанским. Спе­ранский — это человек, у которого были спокойствие и само­уверенность, неловкие и тупые движения, твердый, но вме­сте с тем мягкий взгляд. Он решает завести разговор с Бол­конским. Говорит о том, что знает о князе давно благодаря его отцу и своим поступкам с крестьянами. Князь Андрей не мог не разговаривать со Сперанским, так как его заинтересо­вала личность этого человека. Сперанский приглашает Бол­конского к себе в гости.

Времяпровождение князя Андрея в Петербурге. Он ни­чего не делает, ни о чем не думает, а только говорит и даже одно и то же в один день в разных обществах. Впечатление, произведенное на него Сперанским. Болконскому хотелось «найти в другом идеал его совершенства, к которому он стре­мился», а потому он легко нашел его в Сперанском. И тот льстил ему, говоря «мы», «нам», «нас». Лишь холодный, не пропускающий в душу взгляд смущал Болконского. Харак­теристика Сперанского. Главная его черта — вера в силу и законность ума. Ему было присуще большое презрение к лю­дям. В подтверждение своих мыслей Сперанский мог приве­сти такое большое количество доказательств, что ничего не оставалось, как согласиться с ним. Зачисление князя Андрея членом комиссии составления воинского устава и комиссии составления законов. Его назначают начальником. Он стал работать над составлением отдела «Права лиц».

Пьер во главе петербургского масонства. Он утраива­ет столовые, вербует новых членов, заботится о соединении различных лож и приобретении подлинных актов. Неудо­влетворенность Пьера масонской деятельностью. Он чув­ствовал, что разуверивается в истинности масонства. Ему стало казаться, что масонство основано на одной внешно­сти, русское масонство пошло по ложному пути. Поэтому он предпринимает поездку за границу для посвящения себя в высшие тайны масонства. Там он получает доверие выс­ших лиц, проникает во многие тайны и получает высшее звание. Возращение в Петербург. Торжественное заседание масонской ложи. Речь Пьера и волнение, произведенное ею в ложе. Пьер говорит о том, что мало блюсти таинства масо­нов, надо еще и действовать. Он предлагает план, который весь был основан на том, чтобы воспитывать людей твердых и добродетельных, везде преследовать порок и глупость. Ве­ликий мастер стал возражать Пьеру. Разрыв Пьера с петер­бургскими масонами.

Глава VIII.

Тоска Пьера. В это время Элен присылает ему письмо, где говорит о том, что скучает, что хочет с ним повидаться. Теща же вызывала Пьера для важного разговора. Он чув­ствует, что его оплетают, что в том состоянии, в котором он находится, ничего не может поделать. Поездка в Москву к Иосифу Алексеевичу. Его примирение с женой. Пьер со­вершает этот поступок на основании того, что Иосиф Алек­сеевич напомнил ему, что нельзя отказывать просящему. Он селится в верхних покоях и чувствует себя счастливым чувством обновления.

Кружки высшего петербургского общества. Француз­ский кружок Наполеоновского союза — графа Румянцева и Коленкура. Элен в центре этого кружка. Когда Элен была в Эрфурте, ее заметил сам Наполеон. Ее салон. Посещение салона Элен было дипломом ума. Хотя Пьер прекрасно знал, что Элен глупа, он всегда удивлялся, почему люди не видят этого, и боялся, что обман рано или поздно раскроется. Роль Пьера в салоне жены. Он был тем неуклюжим мужем, ко­торый составлял выгодный фон для своей жены. Пьер на­учился равнодушному тону, небрежности и благосклонно­сти ко всем, которого от него и ждали. Среди прочих гостей в салоне Элен часто бывал Борис Друбецкой. Близость Элен с Борисом Друбецким. Борис общался с Пьером с особенной грустной почтительностью. Отношение же Пьера к Борису было отрицательным. Он сам поражался, какую антипатию испытывает к этому молодому человек, хотя было, когда тот ему нравился.

Дневник Пьера Безухова. Пьер пишет, что счастлив и спокоен духом. Старается преодолеть в себе ненависть к Друбецкому. Он просит Господа помочь избавиться от страстей, которые его преследуют, и обрести добродетель.

Приезд Ростовых в Петербург. За то время, которое Ро­стовы провели в деревне, дела их не поправились, и поэто­му старый граф отправляется с семьей в Петербург искать места. Принадлежность Ростовых к смешанному и неопре­деленному обществу в Петербурге. Они были для москви­чей теми провинциалами, до которых спускались люди, ко­торых не спрашивали, кто они. Успех Берга по службе. Он был ранен в руку, получил за это две награды. Был капита­ном гвардии с орденами, занимал особенный выгодные ме­ста в Петербурге. Берг делает Вере предложение, которое сначала было принято с нелестным для него недоумением. Но потом все решили, что, возможно, это и хорошо. И в се­мье Ростовых воцарилась радость. Объяснение Берга со ста­рым графом о приданом. Граф не знал, сколько у него есть денег, долгов и что он сможет дать Вере. Берг прямо спро­сил графа, что будет дано за Веру. Тот ответил, что вексель в восемьдесят тысяч. Берг просит дать ему на руки чистыми тридцать тысяч, на что граф соглашается.

Наташа в Петербурге. Ей уже шестнадцать. Она давно не видела Бориса и теперь думала, считать ли серьезной ту клятву, которую она дала ему четыре года назад. У Бори­са же теперь было блестящее положение в Петербурге бла­годаря отношениям с Элен, блестящее положение на служ­бе благодаря знакомству с влиятельным лицом. Он собирал­ся жениться на одной из богатых невест Петербурга. При­езд Бориса Друбецкого к Ростовым. Его встреча с Наташей и впечатление, произведенное на него ею. Эта была уже не та Наташа. Увлечение Бориса Наташей. Борис понимает, что интерес к ней не остыл, если не стал еще сильнее, но он не может жениться на Наташе, это крах его карьеры. Бо­рис теперь перестал бывать у Элен и целый дни просиживал у Ростовых. Наташа же по-прежнему была в него влюблена.

Глава XIII.

В спальне графини Ростовой. Ночное посещение Ната­ши и разговор дочери с матерью о Борисе. Мать говорит На­таше, что та совсем вскружила голову Борису, что так нель­зя. Ведь они не могут пожениться. Наташа и сама говорит, что Борис не в ее вкусе, потому что «узкий, серый, свет­лый». Не то, что Пьер, который «темно-синий с красным и четвероугольный». Мысли Наташи о себе. Наташа рассу­ждает, что она мила, умна необыкновенно, хороша и т. д. С такими мыслями она и засыпает. На следующее утро гра­финя переговорила с Борисом, и тот больше не появлялся в доме Ростовых.

Новогодний бал у екатерининского вельможи. На бале должен быть дипломатический корпус. Съезд приглашен­ных. Приготовления к балу Ростовых. Возбужденное состояние Наташи перед поездкой на первый большой бал. Она встала в восемь часов утра и весь день находилась в лихо­радочной тревоге и деятельности. В одиннадцать часов все разместились по каретам и поехали.

Приезд Наташи на бал. То, что ждало Наташу, было прекрасным. Она ничего не видела, ее глаза разбегались, а потому она так естественно себя вела, что только и шло к ней. Впечатление, произведенное Наташей на хозяйку и некоторых гостей. Все смотрели вслед этой девочке, веро­ятно, вспоминая свой первый бал. А хозяин, проводив Ната­шу глазами, сказал: «Charmante!» Перонская называет Ро­стовым значительных лиц, бывших на балу. Пьер и князь Андрей на балу. Пьер направлялся к Наташе, так как обе­щал ее познакомить с кавалерами. Но, не дойдя до нее, он останавливается около красивого брюнета в белом мундире. Это был Болконский, помолодевший и повеселевший. Пе­ронская говорит, что терпеть не может Болконского, хотя все от него без ума, слишком уж много гордости в нем.

Приезд на бал Александра. Вся толпа ринулась посмо­треть на императора. Государь открывает бал. Отчаяние На­таши, что она не танцует между первыми. Никто не пригла­шал Наташу, она чуть ли не плачет. Вальс. Пьер просит Бол­конского пригласить Наташу на танец. Князь Андрей взгля­нул на Наташу, вспомнил ее разговор в Отрадном и пригла­сил на танец. Болконский был одним из лучших танцоров своего времени, Наташа тоже великолепно танцевала. Ожив­ление князя Андрея. Поначалу князь пригласил Наташу лишь потому, что хотел отвлечься от разговоров о политике, с которыми все подходили к нему, но когда он почувствовал Наташу так близко, «вино ее прелести ударило ему в голову, он почувствовал себя ожившим и помолодевшим».

Глава XVII.

Веселое расположение Наташи и ее танцы в течение це­лого вечера. Она танцевала с Борисом, с десятком других кавалеров. Впечатление, произведенное Наташей на кня­зя Андрея. Она была тем, на чем не было отпечатка свет­скости. Он даже загадал, совсем неожиданно для себя, что ежели Наташа подойдет сначала к кузине, а потом к другой даме, то будет его женой. Она подошла к кузине. Мрачное настроение Пьера на балу. Он впервые был оскорблен тем положением, которое занимала Элен в высшем свете.

Глава XVIII.

Настроение князя Андрея после бала. Он думал о том, что в Наташе есть что-то свежее, особенное, не петербург­ское. Рассказ Бицкого о заседании Государственного со­вета. Речь государя на этом заседании была великолепна. Равнодушие князя Андрея к этому заседанию. Более того, теперь это событие представлялось Болконскому ничтож­ным. Он думал, что этот совет не сможет сделать его счаст­ливее и лучше. Болконский на обеде у Сперанского. При входе в залу, где должен был состояться обед, Болконский услышал смех Сперанского. Этот смех сильно поражает его. И вдруг все, что казалось князю Андрею привлекательным и таинственным в Сперанском, стало таким ясным и непри­влекательным. Разочарование князя Андрея в Сперанском и своей деятельности. Сперанский и его желание отдохнуть после рабочего дня казались князю Андрею невеселыми и тяжелыми. Всё в Сперанском теперь кажется Болконско­му неестественным. Болконский постарался быстрее по­кинуть этот обед. Придя домой, он стал вспоминать свою жизнь как что-то новое и удивился, как он мог заниматься так долго праздной работой.

Визит князя Андрея к Ростовым. Все семейство, кото­рое раньше князь Андрей судил так строго, показалось ему составленным из простых и добрых людей. В Наташе Бол­конский чувствовал присутствие того чуждого для него мира, который так дразнил его. Пение Наташи. Во вре­мя пения Болконский чувствует, что к его горлу подсту­пают слезы, а в душе происходит что-то новое и счастли­вое. Мысли Болконского после посещения Ростовых. Ему было радостно и ново на душе, но он еще не знал, что был влюблен в Ростову. Болконский вспоминает слова Пьера, что надо верить в возможность счастья, чтобы быть счаст­ливым, и понимает, что теперь сам верит в него. «Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», — думал князь Андрей.

Берг приглашает Пьера к себе на вечер. Берг с Верою у себя в квартире в ожидании гостей. Приезд Пьера, Бори­са и других гостей. Вечер начат великолепно и был похож на один из тысячи других вечеров, какие бывают в Петер­бурге.

Наташа и князь Андрей на вечере у Бергов. Наблюдение Пьера за ними. Он не может понять, что сделалось с Ната­шей, в ней горел какой-то внутренний свет, который делал ее привлекательной. В лице князя Андрея Пьер увидел молодое выражение. Он решает, что между ними происходит что-то важное. Он испытывает по этому поводу радостное и то же время горькое чувство. Разговор Веры с князем Андреем о чувствах, о Наташе и детской любви между ею и Борисом.

Оживление князя Андрея. Вера сообщила Болконско­му, что до последнего времен Наташе никто особо не нра­вился. Внезапно Болконский оживился и сказал Пьеру, что хочет поговорить с ним. Но, ничего так толком и не сказав, Болконский уходит к Наташе. Берг остался очень доволен приемом.

Глава XXII.

Князь Андрей проводит целый день у Ростовых. Страх в доме Ростовых перед чем-то важным, что должно совер­шиться. Разговор Наташи с матерью о князе Андрее и о своих чувствах. Наташа спрашивает мать, настоящее ли то, что она чувствует к нему, а он к ней? Она понимает, что полюбила Болконского еще тогда, когда увидела его в Отрадном. Раут у Элен. Мрачное настроение Пьера. Он поразил всех своим сосредоточенно-мрачным и рассеянным видом. Ему всё пред­ставляется ничтожным по сравнению с вечностью. Пьера одинаково гнетут его положение и чувства Наташи и Ан­дрея. Князь Андрей сообщает Пьеру о своей любви к Наташе и твердом решении жениться на ней. Пьер радуется счастью своего друга. Болконский говорит, что и не жил до сих пор. Он сомневается, может ли Наташа любить его, ведь он стар для нее. Болконский говорит, что мир теперь для него разде­лен на две части: одна, где она и все счастье, и другая — где ее нет, там уныние и пустота. Пьер с умилением и грустью смотрит на Болконского: чем светлее ему представляется судьба его друга, тем мрачнее своя собственная.

Глава XXIII.

Поездка князя Андрея к отцу за разрешением на же­нитьбу. Старый князь непременным условием своего согла­сия ставит отсрочку женитьбы сына на год. Он не может по­нять, как кто-то решил менять в его жизни что-либо, вно­сить что-то новое, когда жизнь его уже кончилась. Болкон­ский видит, что старый князь надеется, что чувства Андрея к Наташе пройдут за год, или по крайней мере старый князь умрет к этому времени и ничего не увидит. Напрасные ожи­дания Наташи князя Андрея. Три недели Наташа прожда­ла, никуда не ходила, была унылой и праздной. Однажды она проходила мимо большого зеркала, остановилась око­ло него, и к ней вернулось состояние любви к себе и восхи­щения собой. Приезд князя Андрея. Болконский объясня­ет Наташе причину своего отсутствия: он должен был съез­дит!. к отцу. Его предложение Наташе. Болконский говорит графине, что отец его желает, чтобы подождали год. Вол­нение и слезы Наташи. Ее огорчение по поводу отсрочки свадьбы. Князь Андрей говорит Наташе, что помолвка оста­нется в тайне, она свободна, и если она захочет, то через год составит его счастие. Наташа говорит, что сделает все, хотя год — это ужасно много.

Глава XXIV.

Отношения между князем Андреем и Наташей после по­молвки. Болконский каждый день бывал у Ростовых, но вел себя не как жених: говорил Наташе «вы», целовал только руку. Между ними становились простые, близкие отноше­ния. Семейство Ростовых привыкает к Болконскому. Сначала они чувствовали неловкость, но через несколько дней к нему привыкли и продолжали при нем вести привычный образ жизни. Отношения домашних к жениху и невесте. В доме присутствовала та поэтическая скука и молчаливость, какая бывает в присутствии жениха и невесты. Наташа и князь Андрей, оставаясь одни, редко разговаривали о своем буду­щем, чаще они молчали. Наташа была абсолютно счастлива, но мысль о предстоящей разлуке пугала ее. Расставание На­таши с князем Андреем. Болконский просит Наташу о том, что бы ни случилось во время его отъезда, чтобы она всегда обращалась за помощью только к Пьеру, потому что у него зо­лотое сердце. Наташа не плачет в минуту расставания, словно не понимает, что ее ждет. Неделю она остается в состоянии болезни. Но потом неожиданно для всех Наташа очнулась от болезни и стала такой, как прежде, «но только с неизменно нравственною физиономией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни».

Ослабление здоровья и характера старого князя Бол­конского. Все вспышки гнева с новой слой обрушиваются на Марью. Он постоянно ее оскорбляет, но та пытается най­ти в душе силы, чтобы простить отца. Усиление его раздра­жительности против княжны Марьи. Ненадолго приезжает князь Андрей. Он разговаривает с отцом, потом они оба вы­ходят из кабинета недовольные друг другом. О своей люб­ви к Наташе князь Андрей ничего не говорит сестре. Пись­мо княжны Марьи Жюли Карагиной. В этом письме княж­на Марья пишет об изменениях, произошедших с Андреем. Она считает, что он, вероятно, понял, что жизнь для него не кончена. Она не может поверить тому слуху, о котором ей сообщала Жюли: Болконский не может жениться на Росто­вой. Она откровенно признается, что не желает этого.

Глава XXVI.

Получение княжной Марьей от брата письма с изве­щением о помолвке с Ростовой и с просьбой похлопотать перед отцом о сокращении назначенного срока. Все письмо буквально дышит любовью к Наташе и доверием к сестре. Болконский пишет, что только теперь он понял жизнь. Подумав немного, Марья отдает письмо отцу и слышит в ответ, чтобы тот подождал, пока отец умрет, это недолго. Раздражение старого князя против сына и намерение же­ниться на француженке Бурьен. Скрытая мечта и надежда княжны Марьи оставить семью и заботы о мирских делах и сделаться странницей. Она не понимает, почему люди так близоруки, они не видят, что в этой мимолетной жизни нет счастия, за которое все борются. А ведь Христос учил, что эта жизнь — лишь испытание. Княжна Марья уверяется в своем намерении идти странствовать. Но потом, когда она смотрела на отца и племянника, она поняла, что любит их сильнее Бога и оставить не сможет.

4
(80%) 2
votes

На этой странице искали:

• война и мир 2 том 3 часть
• краткое содержание война и мир 2 том 3 часть
• Краткое содержание Том I Часть третья «Война и мир» Толстой
• краткое содержание война и мир 2 том 3 часть по главам
• война и мир том

Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25-го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров — солдатских кухонь.

Как ни тесна и никому не нужна и не тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.

Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, — говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня — ясной мысли о смерти. — Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем-то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество — как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! — с злостью вслух проговорил он. — Как же! я верил в какую-то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!

Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет — и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».

Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров — все вокруг преобразилось для него и показалось чем-то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.

За сараем послышались голоса.

— Кто там? — окликнул князь Андрей.

Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.

Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из-за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.

— Que diable! — сказал голос человека, стукнувшегося обо что-то.

Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.

— А, вот как! — сказал од. — Какими судьбами? Вот не ждал.

В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость — была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.

— Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, — сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». — Я хотел видеть сражение.

— Да, да, а братья-масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? — сказал князь Андрей насмешливо. — Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? — спросил он серьезно.

— Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.

Князь Андрей в этот ясный, августовский вечер 25-го числа, лежал, облокотившись на руку в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров — солдатских кухонь.

Как ни тесна, и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице, накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.

Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления всё, чтó прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным, белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. — «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы», говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном, белом свете дня — ясной мысли о смерти. «Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем-то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество — как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И всё это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. — «Любовь!… Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. — О милый мальчик!» — с злостью вслух проговорил он. — «Как же! я верил в какую-то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. — А всё это гораздо проще… Всё это ужасно просто, гадко!»

«Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы, и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет — и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».

Он поглядел на полосу берез с их неподвижною желтизной, зеленью и белою корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы всё это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров, всё вокруг преобразилось для него и показалось чем-то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.

— Кто там? — окликнул князь Андрей.

Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.

Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, чтò по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из-за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.

Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.

— А, вот как! — сказал он. — Какими судьбами? Вот не ждал.

В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица была больше чем сухость — была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.

— Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, — сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». — Я хотел видеть сражение.

— Да, да, а братья-масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? — сказал князь Андрей насмешливо. — Ну чтó Москва? Чтó мои? Приехали ли наконец в Москву? — спросил он серьезно.

— Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.

Примечания

110. Ах, чорт возьми!

Да, очень интересно, — сказал Пьер.

Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.

Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.

Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.)], тоже тогда еще копаемые.

Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.

Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:

Вам, я думаю, неинтересно?

Ах, напротив, очень интересно, — повторил Пьер не совсем правдиво.

С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого

леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.

Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.

Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.

Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.

Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25-го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров — солдатских кухонь.

Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.

Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, — говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня — ясной мысли о смерти. — Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем-то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество — как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! — с злостью вслух проговорил он. — Как же! я верил в какую-то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!

Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет — и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».

Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров — все вокруг преобразилось для него и показалось чем-то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.

Кто там? — окликнул князь Андрей.

Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.

Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из-за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.

Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.

А, вот как! — сказал он. — Какими судьбами? Вот не ждал.

В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость — была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.

Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, — сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». — Я хотел видеть сражение.

Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? — сказал князь Андрей насмешливо. — Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? — спросил он серьезно.

Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.

Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.

Так ты понял все расположение войск? — перебил его князь Андрей.

Да, то есть как? — сказал Пьер. — Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все-таки понял общее расположение.

Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было. ] — сказал князь Андрей.

A! — сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. — Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? — сказал он.

Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, — сказал князь Андрей.

Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?

Спроси вот у них, — сказал князь Андрей, указывая на офицеров.

Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.

Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, — робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.

Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.

Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтобы понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить и, заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:

– Вам, я думаю, неинтересно?

– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.

С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.

Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.

Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.

Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.

Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25-го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.

Как ни тесна и никому не нужна и не тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.

Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем-то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую-то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!

Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».

Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем-то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.

– Кто там? – окликнул князь Андрей.

Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.

Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из-за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.

Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.

– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.

В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.

– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.

– Да, да, а братья-масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.

– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.

Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.

– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.

– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все-таки понял общее расположение.

– Eh bien, vous ?tes plus avanc? que qui cela soit, – сказал князь Андрей.

– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.

– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.

– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?

– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.

Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.

– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.

– Отчего же так? – спросил Пьер.

– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему
достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…

– Так отчего же он запрещал?

Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.

– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно-насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно: нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого-то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец-лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности, нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…

– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.

– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.

– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.

– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.

Пьер с удивлением посмотрел на него.

– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.

– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, а на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку, вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.

– А от чего же?

– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате.

Князь Андрей взглянул на Тимохина, который испуганно и недоумевая смотрел на своего командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости князь Андрей казался теперь взволнованным. Он, видимо, не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему.

– Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает что бы было. А завтра мы этого не скажем. Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, – продолжал он, – все это вздор, ничего этого нет. А что нам предстоит завтра? Сто миллионов самых разнообразных случайностей, которые будут решаться мгновенно тем, что побежали или побегут они или наши, что убьют того, убьют другого; а то, что делается теперь, – все это забава. Дело в том, что те, с кем ты ездил по позиции, не только не содействуют общему ходу дел, но мешают ему. Они заняты только своими маленькими интересами.

– В такую минуту? – укоризненно сказал Пьер.

– В такую минуту, –
повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!

– Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку пить: не такой день, говорят. – Все помолчали.

Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:

– Der Krieg mu? im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, – говорил один.

– Да, im Raum verlegen, – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum– то у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему
и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.

– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.

– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армии. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.

– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!

Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.

– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…

Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но глаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:

– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много людей (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как Бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пора, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.

– О нет! – отвечал Пьер, испуганно-соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.

– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – И он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.

Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.

Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.

Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.

Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно-поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту-то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту-то душу ее, которую как будто связывало тело, эту-то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему
ничего этого не нужно было. Он
ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую
девочку, с которою он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».

Князь Андрей, как будто кто-нибудь обжег его, вскочил и стал опять ходить перед сараем.

25-го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m-r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.

Переодевшись в придворный мундир, m-r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружившими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.

Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.

Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.

– Point de prisonniers, – повторил он слова адъютанта. – Il se font d?molir. Tant pis pour l’arm?e russe, – сказал он. – Allez toujours, allez ferme, – проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.

– C’est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier, – сказал он адъютанту, кивнув головой.

– Oui, Sire, – и адъютант исчез в дверь палатки.

Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.

Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.

Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль – быть достойными своего императора, и один страх – не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.

– Я должен поправить это в Москве, – сказал Наполеон. – A tant?t, – прибавил он и подозвал де Боссе, который в это время уже успел приготовить сюрприз, уставив что-то на стульях, и накрыл что-то покрывалом.

Де Боссе низко поклонился тем придворным французским поклоном, которым умели кланяться только старые слуги Бурбонов, и подошел, подавая конверт.

Наполеон весело обратился к нему и подрал его за ухо.

– Вы поспешили, очень рад. Ну, что говорит Париж? – сказал он, вдруг изменяя свое прежде строгое выражение на самое ласковое.

– Sire, tout Paris regrette votre absence, – как и должно, ответил де Боссе. Но хотя Наполеон знал, что Боссе должен сказать это или тому подобное, хотя он в свои ясные минуты знал, что это было неправда, ему приятно было это слышать от де Боссе. Он опять удостоил его прикосновения за ухо.

– Je suis f?ch? de vous avoir fait taire tant de chemin, – сказал он.

– Sire! Je ne m’attendais pas ? moins qu’а vous trouver aux portes de Moscou, – сказал Боссе.

Наполеон улыбнулся и, рассеянно подняв голову, оглянулся направо. Адъютант плывущим шагом подошел с золотой табакеркой и подставил ее. Наполеон взял ее.

– Да, хорошо случилось для вас, – сказал он, приставляя раскрытую табакерку к носу, – вы любите путешествовать, через три дня вы увидите Москву. Вы, верно, не ждали увидать азиатскую столицу. Вы сделаете приятное путешествие.

Боссе поклонился с благодарностью за эту внимательность к его (неизвестной ему до сей поры) склонности путешествовать.

– А! это что? – сказал Наполеон, заметив, что все придворные смотрели на что-то, покрытое покрывалом. Боссе с придворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало и проговорил:

– Подарок вашему величеству от императрицы.

Это был яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, рожденного от Наполеона и дочери австрийского императора, которого почему-то все называли королем Рима.

Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, похожим на взгляд Христа в Сикстинской мадонне, изображен был играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.

Хотя не совсем ясно было, что именно хотел выразить живописец, представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но аллегория эта, так же как и всем видевшим картину в Париже, так и Наполеону, очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.

– Roi de Rome, – сказал он, грациозным жестом руки указывая на портрет. – Admirable! – С свойственной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, он подошел к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Он чувствовал, что то, что он скажет и сделает теперь, – есть история. И ему казалось, что лучшее, что он может сделать теперь, – это то, чтобы он с своим величием, вследствие которого сын его в бильбоке играл земным шаром, чтобы он выказал, в противоположность этого величия, самую простую отеческую нежность. Глаза его отуманились, он подвинулся, оглянулся на стул (стул подскочил под него) и сел на него против портрета. Один жест его – и все на цыпочках вышли, предоставляя самому себе и его чувству великого человека.