Дефо Даниэл

Робинзон Крузо

Даниэл Дефо

Робинзон Крузо

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Семья Робинзона. — Его побег из родительского дома

С самого раннего детства я больше всего на свете любил море. Я завидовал каждому матросу, отправлявшемуся в дальнее плавание. По целым часам я простаивал на морском берегу и не отрывая глаз рассматривал корабли, проходившие мимо.

Моим родителям это очень не нравилось. Отец, старый, больной человек, хотел, чтобы я сделался важным чиновником, служил в королевском суде и получал большое жалованье. Но я мечтал о морских путешествиях. Мне казалось величайшим счастьем скитаться по морям и океанам.

Отец догадывался, что у меня на уме. Однажды он позвал меня к себе и сердито сказал:

Я знаю: ты хочешь бежать из родного дома. Это безумно. Ты должен остаться. Если ты останешься, я буду тебе добрым отцом, но горе тебе, если ты убежишь! — Тут голос у него задрожал, и он тихо прибавил: — Подумай о больной матери… Она не вынесет разлуки с тобою.

В глазах у него блеснули слезы. Он любил меня и хотел мне добра.

Мне стало жаль старика, я твердо решил остаться в родительском доме и не думать более о морских путешествиях. Но увы! — прошло несколько дней, и от моих добрых намерений ничего не осталось. Меня опять потянуло к морским берегам. Мне стали сниться мачты, волны, паруса, чайки, неизвестные страны, огни маяков.

Через две-три недели после моего разговора с отцом я все же решил убежать. Выбрав время, когда мать была весела и спокойна, я подошел к ней и почтительно сказал:

Мне уже восемнадцать лет, а в эти годы поздно учиться судейскому делу. Если бы даже я и поступил куда-нибудь на службу, я все равно через несколько ней убежал бы в далекие страны. Мне так хочется видеть чужие края, побывать и в Африке и в Азии! Если я и пристроюсь к какому-нибудь делу, у меня все равно не хватит терпения довести его до конца. Прошу вас, уговорите отца отпустить меня в море хотя бы на короткое время, для пробы; если жизнь моряка не понравится мне, я вернусь домой и больше никуда не уеду. Пусть отец отпустит меня добровольно, так как иначе я буду вынужден уйти из дому без его разрешения.

Мать очень рассердилась на меня и сказала:

Удивляюсь, как можешь ты думать о морских путешествиях после твоего разговора с отцом! Ведь отец требовал, чтобы ты раз навсегда позабыл о чужих краях. А он лучше тебя понимает, каким делом тебе заниматься. Конечно, если ты хочешь себя погубить, уезжай хоть сию минуту, но можешь быть уверен, что мы с отцом никогда не дадим согласия на твое путешествие. И напрасно ты надеялся, что я стану тебе помогать. Нет, я ни слова не скажу отцу о твоих бессмысленных мечтах. Я не хочу, чтобы впоследствии, когда жизнь на море доведет тебя до нужды и страданий, ты мог упрекнуть свою мать в том, что она потакала тебе.

Потом, через много лет, я узнал, что матушка все же передала отцу весь наш разговор, от слова до слова. Отец был опечален и сказал ей со вздохом:

Не понимаю, чего ему нужно? На родине он мог бы без труда добиться успеха и счастья. Мы люди небогатые, но кое-какие средства у нас есть. Он может жить вместе с нами, ни в чем не нуждаясь. Если же он пустится странствовать, он испытает тяжкие невзгоды и пожалеет, что не послушался отца. Нет, я не могу отпустить его в море. Вдали от родины он будет одинок, и, если с ним случится беда, у него не найдется друга, который мог бы утешить его. И тогда он раскается в своем безрассудстве, но будет поздно!

И все же через несколько месяцев я бежал из родного дома. Произошло это так. Однажды я поехал на несколько дней в город Гулль. Там я встретил одного приятеля, который собирался отправиться в Лондон на корабле своего отца. Он стал уговаривать меня ехать вместе с ним, соблазняя тем, что проезд на корабле будет бесплатный.

И вот, не спросившись ни у отца, ни у матери, — в недобрый час! — 1 сентября 1651 года я на девятнадцатом году жизни сел на корабль, отправлявшийся в Лондон.

Это был дурной поступок: я бессовестно покинул престарелых родителей, пренебрег их советами и нарушил сыновний долг. И мне очень скоро пришлось раскаяться в том, «что я сделал.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Первые приключения на море

Не успел наш корабль выйти из устья Хамбера, как с севера подул холодный ветер. Небо покрылось тучами. Началась сильнейшая качка.

Я никогда еще не бывал в море, и мне стало худо. Голова у меня закружилась, ноги задрожали, меня затошнило, я чуть не упал. Всякий раз, когда на корабль налетала большая волна, мне казалось, что мы сию минуту утонем. Всякий раз, когда корабль падал с высокого гребня волны, я был уверен, что ему уже никогда не подняться.

Тысячу раз я клялся, что, если останусь жив, если нога моя снова ступит на твердую землю, я тотчас же вернусь домой к отцу и никогда за всю жизнь не взойду больше на палубу корабля.

Этих благоразумных мыслей хватило у меня лишь на то время, пока бушевала буря.

Но ветер стих, волнение улеглось, и мне стало гораздо легче. Понемногу я начал привыкать к морю. Правда, я еще не совсем отделался от морской болезни, но к концу дня погода прояснилась, ветер совсем утих, наступил восхитительный вечер.

Всю ночь я проспал крепким сном. На другой день небо было такое же ясное. Тихое море при полном безветрии, все озаренное солнцем, представляло такую прекрасную картину, какой я еще никогда не видал. От моей морской болезни не осталось и следа. Я сразу успокоился, и мне стало весело. С удивлением я оглядывал море, которое еще вчера казалось буйным, жестоким и грозным, а сегодня было такое кроткое, ласковое.

Тут, как нарочно, подходит ко мне мой приятель, соблазнивший меня ехать вместе с ним, хлопает по плечу и говорит:

Ну, как ты себя чувствуешь, Боб? Держу пари, что тебе было страшно. Признавайся: ведь ты очень испугался вчера, когда подул ветерок?

Ветерок? Хорош ветерок! Это был бешеный шквал. Я и представить себе не мог такой ужасной бури!

Бури? Ах ты, глупец! По-твоему, это буря? Ну, да ты в море еще новичок: не мудрено, что испугался… Пойдем-ка лучше да прикажем подать себе пуншу, выпьем по стакану и позабудем о буре. Взгляни, какой ясный день! Чудесная погода, не правда ли? Чтобы сократить эту горестную часть моей повести, скажу только, что дело пошло, как обыкновенно у моряков: я напился пьян и утопил в вине все свои обещания и клятвы, все свои похвальные мысли о немедленном возвращении домой. Как только наступил штиль и я перестал бояться, что волны проглотят меня, я тотчас же позабыл все свои благие намерения.

На шестой день мы увидели вдали город Ярмут. Ветер после бури был встречный, так что мы очень медленно подвигались вперед. В Ярмуте нам пришлось бросить якорь. Мы простояли в ожидании попутного ветра семь или восемь дней.

Даниэль Дефо
.

Робинзон Крузо. Дальнейшие приключения Робинзона Крузо (сборник)

©Издательство «РИМИС», издание, оформление, 2010

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Робинзон Крузо

Я родился в 1632 году в городе Йорке в почтенной семье, хотя и не коренного происхождения: мой отец приехал из Бремена и поначалу обосновался в Гулле. Наживторговлей хорошее состояние, он оставил дела и переселился в Йорк. Здесь он женился на моей матери, которая принадлежала к старинному роду, носившему фамилию Робинзон. Мне дали имя Робинзон, отцовскую же фамилию Крейцнер англичане, по обычаю своему коверкать иностранные слова, переделали в Крузо. Со временем мы и сами стали называть себя и подписываться Крузо; так же всегда звали меня и мои знакомые.

У меня было два старших брата. Один служил во Фландрии, в английском пехотном полку, том самом, которым когда-то командовал знаменитый полковник Локхарт; брат дослужился до чина подполковника и был убит в сражении с испанцами под Дюнкерком. Что сталось со вторым моим братом – не знаю, как не знали отец и мать, что сталось со мной.

Так как в семье я был третьим сыном, то меня не собирались пускать по торговой части, и голова моя с юных лет была набита всякими бреднями. Отец мой, находясь уже в преклонном возрасте, позаботился, чтобы я получил вполне сносное образование в той мере, в какой его могли дать домашнее воспитание и бесплатная городская школа. Он прочил меня в юристы, но я мечтал о морских путешествиях и слышать не хотел ни о чем другом. Эта страсть моя к морю оказалась столь сильна, что я пошел против воли отца – более того, против его запретов – и пренебрег уговорами и мольбами матери и друзей; казалось, было что-то роковое в этом природном влечении, толкавшем меня к злоключениям, которые выпали мне на долю.

Отец мой, человек степенный и умный, догадываясь о моих намерениях, предостерег меня серьезно и основательно. Прикованный подагрой к постели, он позвал меня однажды утром в свою комнату и с жаром принялся увещевать. Какие другие причины, спросил он, кроме склонности к бродяжничеству, могут быть у меня для того, чтобы покинуть отчий дом и родную страну, где я могу прилежанием и трудом увеличить свой достаток и жить в довольстве и с приятностью? Отчизну покидают в погоне за приключениями, сказал он, либо те, кому нечего терять, либо честолюбцы, жаждущие достичь еще большего; одни пускаются в предприятия, выходящие из рамок обыденной жизни, ради наживы, другие – ради славы; но подобные цели для меня или недоступны, или недостойны; мой удел – середина, то есть то, что можно назвать высшею ступенью скромного существования, а оно, как он убедился на многолетнем опыте, лучше всякого другого на свете и более всего для счастья приспособлено, ибо человека не гнетут нужда и лишения, тяжкий труд и страдания, выпадающие на долю низших классов, и не сбивают с толку роскошь, честолюбие, чванство и зависть высших классов.

Насколько приятна такая жизнь, сказал он, можно судить хотя бы по тому, что все остальные ей завидуют: ведь и короли нередко жалуются на горькую участь людей, рожденных для великих дел, и сетуют, что судьба не поставила их между двумя крайностями – ничтожеством и величием, и даже мудрец, который молил небо не посылать ему ни бедности, ни богатства, тем самым свидетельствовал, что золотая середина есть пример истинного счастья.

Стоит только понаблюдать, уверял меня отец, и я пойму, что все жизненные невзгоды распределены между высшими и низшими классами и что реже всего их терпят люди умеренного достатка, не подверженные стольким превратностям судьбы, как высшие и низшие круги человеческого общества; даже от недугов, телесных и душевных, они защищены больше, чем те, у кого болезни порождаются либо пороками, роскошью и всякого рода излишествами, либо изнурительным трудом, нуждой, скудной и дурной пищей, и все их недуги не что иное, как естественные последствия образа жизни. Среднее положение в обществе наиболее благоприятствует расцвету всех добродетелей и всех радостей бытия: мир и довольство – слуги его; умеренность, воздержанность, здоровье, спокойствие духа, общительность, всевозможные приятные развлечения, всевозможные удовольствия – его благословенные спутники. Человек среднего достатка проходит свой жизненный путь тихо и безмятежно, не обременяя себя ни физическим, ни умственным непосильным трудом, не продаваясь в рабство из-за куска хлеба, не мучаясь поисками выхода из запутанных положений, которые лишают тело сна, а душу – покоя, не страдая от зависти, не сгорая втайне огнем честолюбия. Привольно и легко скользит он по жизни, разумным образом вкушая сладости бытия, не оставляющие горького осадка, чувствуя, что он счастлив, и с каждым днем постигая это все яснее и глубже.

Затем отец настойчиво и чрезвычайно ласково стал упрашивать меня не ребячиться, не бросаться очертя голову навстречу бедствиям, от которых сама природа и условия жизни, казалось, должны меня оградить. Ведь я не поставлен в необходимость работать из-за куска хлеба, а он приложит все старания, чтобы вывести меня на ту дорогу, которую советует мне избрать; если же я окажусь неудачником или несчастным, то мне придется пенять лишь на злой рок или на собственные оплошности, так как он предостерег меня от шага, который не принесет мне ничего, кроме вреда, и, исполнив таким образом свой долг, слагает с себя всякую ответственность; словом, если я останусь дома и устрою свою жизнь согласно его указаниям, он будет мне заботливым отцом, но ни в коем случае не станет способствовать моей погибели, поощряя к отъезду. В заключение он привел в пример моего старшего брата, которого он так же настойчиво убеждал не принимать участия в нидерландской войне, но все уговоры оказались напрасными: юношеские мечтания заставили моего брата бежать в армию, и он погиб. И хотя, закончил отец, он никогда не перестанет молиться обо мне, но берется утверждать, что, если я не откажусь от своих безумных намерений, на мне не будет благословения Божия. Придет время, когда я пожалею, что пренебрег его советом, но тогда, может статься, некому будет прийти мне на выручку.

Я видел, как в конце этой речи (она была поистине пророческой, хотя, я думаю, отец мой и сам этого не подозревал) обильные слезы заструились по лицу старика, особенно когда он заговорил о моем убитом брате; а когда батюшка сказал, что придет время раскаяния, но помочь мне уже будет некому, то от волнения голос его дрогнул, и он прошептал, что сердце его разрывается и он не может больше вымолвить ни слова.

Я был искренне растроган этой речью (да и кого бы она не тронула?) и твердо решил не думать более об отъезде в чужие края, а остаться на родине, как того желал мой отец. Но увы! Через несколько дней от моей решимости не осталось и следа: короче говоря, через несколько недель после моего разговора с отцом я во избежание новых отцовских увещаний решил бежать из дому тайком. Я сдержал пыл своего нетерпения и действовал не спеша: выбрав время, когда моя мать, как мне показалось, была в более добром расположении духа, чем обычно, я отвел ее в уголок и признался, что все мои помыслы подчинены желанию повидать далекие края, и что, если даже я и займусь каким-либо делом, у меня все равно не хватит терпения довести его до конца, и что пусть лучше отец отпустит меня добровольно, иначе я буду вынужден обойтись без его разрешения. Мне уже восемнадцать лет, сказал я, а в эти годы поздно учиться ремеслу, и если бы даже я поступил писцом к стряпчему, то знаю наперед – я убежал бы от своего патрона, не дотянув до конца обучения, и ушел в море. Но если бы матушка уговорила отца хоть единожды отпустить меня в морское путешествие; ежели жизнь в море придется мне не по душе, я вернусь домой и не уеду более; и я могу дать слово, что удвоенным прилежанием наверстаю потерянное время.

Мои слова сильно разволновали матушку. Она сказала, что заговаривать с отцом об этом бесполезно, ибо он слишком хорошо понимает, в чем моя польза, и никогда не даст согласия на то, что послужит мне во вред. Она просто изумлена, что я еще могу думать о подобных вещах после моего разговора с отцом, который убеждал меня так мягко и с такой добротой. Конечно, если я твердо решил себя погубить, тут уже ничего не поделаешь, но я могу быть уверен, что ни она, ни отец никогда не согласятся на мою затею; сама же она нисколько не желает содействовать моей гибели, и я никогда не буду вправе сказать, что моя мать потакала мне, в то время как отец был против.

Впоследствии я узнал, что хотя матушка и отказалась ходатайствовать за меня перед отцом, однако передала ему наш разговор от слова до слова. Очень озабоченный таким оборотом дела, отец сказал ей со вздохом: «Мальчик мог бы жить счастливо, оставшись на родине, но если он пустится в чужие края, он станет самым жалким, самым несчастным существом на свете. Нет, я не могу на это согласиться».

Прошел без малого год, прежде чем мне удалось вырваться на волю. В течение этого времени я упорно оставался глух ко всем предложениям заняться делом и часто пререкался с отцом и матерью, которые решительно противились тому, к чему меня столь сильно влекло. Однажды, когда я находился в Гулле, куда я попал случайно, без всякой мысли о побеге, один мой приятель, отправлявшийся в Лондон на корабле своего отца, стал уговаривать меня ехать с ним, соблазняя, как это водится у моряков, тем, что мне ничего не будет стоить проезд. И вот, не спросившись ни у отца, ни у матери, не уведомив их ни словом и предоставив им узнать об этом как придется, не испросив ни родительского, ни Божьего благословения, не принимая в расчет ни обстоятельств, ни последствий, в недобрый – видит Бог! – час, 1 сентября 1651 года, я взошел на борт корабля, отправлявшегося в Лондон. Надо полагать, никогда несчастья и беды молодых искателей приключений не начинались так рано и не продолжались так долго, как мои. Не успел наш корабль выйти из устья Хамбера, как подул ветер, вздымая огромные, страшные волны. До тех пор я никогда не бывал в море и не могу описать, как худо пришлось моему бедному телу и как содрогалась от страха моя душа. И только тогда я всерьез задумался о том, что я натворил, и о справедливости небесной кары, постигшей меня за то, что я так бессовестно покинул отчий дом и нарушил сыновний долг. Все добрые советы моих родителей, слезы отца и мольбы матери воскресли в моей памяти, и совесть, которая в то время еще не успела окончательно очерстветь, терзала меня за пренебрежение к родительским увещаниям и за нарушение обязанностей перед Богом и отцом.

Между тем ветер крепчал, и на море разыгралась буря, которая, впрочем, не шла в сравнение с теми, что я много раз видел потом, ни даже с той, что мне пришлось увидеть несколько дней спустя. Но и этого было довольно, чтобы ошеломить меня, новичка, ничего не смыслившего в морском деле. Когда накатывалась новая волна, я ожидал, что она нас поглотит, и всякий раз, когда корабль падал вниз, как мне казалось, в пучину или бездну морскую, я был уверен, что он уже больше не поднимется на поверхность. И в этой муке душевной я неоднократно решался и давал себе клятвы, что, если Господу будет угодно сохранить на сей раз мне жизнь, если нога моя снова ступит на твердую землю, я тотчас же вернусь домой к отцу и, покуда жив, не сяду на корабль, что я последую отцовским советам и никогда более не подвергну себя подобной опасности. Теперь я понял всю справедливость рассуждений отца относительно золотой середины; для меня ясно стало, как мирно и приятно прожил он всю жизнь, никогда не подвергая себя бурям на море и невзгодам на суше, – словом, я, как некогда блудный сын, решил вернуться в родительский дом с покаянием.

Эти трезвые и благоразумные мысли не оставляли меня, покуда длилась буря, и даже некоторое время после нее; но на другое утро ветер стал стихать, волнение поулеглось, и я начал понемногу осваиваться с морем. Как бы то ни было, весь этот день я был настроен очень серьезно (тем более что еще не совсем оправился от морской болезни); но перед закатом небо прояснилось, ветер прекратился, и наступил тихий, очаровательный вечер; солнце зашло без туч и такое же ясное встало на другой день, и гладь морская при полном или почти полном безветрии, вся облитая его сиянием, представляла восхитительную картину, какой я никогда еще не видывал.

Ночью я отлично выспался, от моей морской болезни не осталось и следа, я был бодр и весел и любовался морем, которое еще вчера так бушевало и грохотало и в такое короткое время могло затихнуть и явить собою столь привлекательное зрелище. И тут-то, словно для того чтобы изменить мое благоразумное решение, ко мне подошел приятель, сманивший меня ехать с ним, и, хлопнув меня по плечу, сказал: «Ну что, Боб, как ты себя чувствуешь после вчерашнего? Бьюсь об заклад, что ты испугался, – признавайся, ведь испугался вчера, когда задул ветерок?» – «Ветерок? Хорош ветерок! Я и представить себе не мог такой ужасной бури!» – «Бури! Ах ты, чудак! Так, по-твоему, это буря? Что ты! Это сущие пустяки! Дай нам хорошее судно да побольше простору, – мы такого шквалика и не заметим. Ну, да ты еще совсем неопытный моряк, Боб. Пойдем-ка лучше сварим пуншу и забудем об этом. Взгляни, какой чудесный нынче день!» Чтоб сократить эту грустную часть моей повести, скажу, что дальше пошло, как положено у моряков: сварили пунш, я порядком охмелел и потопил в разгуле той ночи все мое раскаяние, все размышления о прошлом моем поведении и все мои благие решения относительно будущего. Словом, как только на море воцарилась тишь, как только вместе с бурей улеглись мои взбудораженные чувства и прошел страх утонуть в морской пучине, так мысли мои повернули в прежнее русло, и все клятвы, все обещания, которые я давал себе в часы страданий, были позабыты. Правда, порой на меня находило просветление, здравые мысли еще пытались, так сказать, воротиться ко мне, но я гнал их прочь, боролся с ними, словно с приступами болезни, и при помощи пьянства и веселой компании скоро восторжествовал над этими припадками, как я их называл: в какие-нибудь пять-шесть дней я одержал столь полную победу над своей совестью, какой только может пожелать себе юнец, решившийся не обращать на нее внимания. Однако меня ждало еще одно испытание: как всегда в подобных случаях, Провидение пожелало отнять у меня последнее оправдание перед самим собою; в самом деле, если на этот раз я не захотел понять, что всецело обязан ему, то следующее испытание было такого рода, что тут уж и самый последний, самый отпетый негодяй из нашего экипажа не мог бы не признать, что опасность была поистине велика и спаслись мы только чудом.

На шестой день по выходе в море мы пришли на Ярмутский рейд. Ветер после шторма был все время неблагоприятный и слабый, так что после шторма мы двигались еле-еле. Здесь мы были вынуждены бросить якорь и простояли при юго-западном, то есть противном, ветре семь или восемь дней. В течение этого времени на рейд пришло немалое количество судов из Ньюкасла, ибо Ярмутский рейд обычно служит местом стоянки для кораблей, которые дожидаются здесь попутного ветра, чтобы войти в реку.

Впрочем, мы не простояли бы долго и вошли бы в реку с приливом, если бы ветер не был так свеж, а дней через пять не покрепчал еще больше. Однако Ярмутский рейд считается такой же хорошей стоянкой, как и гавань, а якоря и якорные канаты были у нас надежные; поэтому наши люди ничуть не тревожились и даже не помышляли об опасности – по обычаю моряков, они делили свой досуг между отдыхом и развлечениями. Но на восьмой день утром ветер усилился, и пришлось свистать наверх всех матросов, убрать стеньги и плотно закрепить все, что нужно, чтобы судно могло безопасно держаться на рейде. К полудню на море началось большое волнение, корабль стало сильно раскачивать; он несколько раз зачерпнул бортом, и раза два нам показалось, что нас сорвало с якоря. Тогда капитан скомандовал отдать запасной якорь. Таким образом, мы держались на двух якорях против ветра, вытравив канаты до конца.

Тем временем разыгрался жесточайший шторм. Растерянность и страх были теперь даже на лицах матросов. Я несколько раз слышал, как сам капитан, проходя мимо меня из своей каюты, бормотал вполголоса: «Господи, смилуйся над нами, иначе мы погибли, всем нам конец», – что не мешало ему, однако, зорко наблюдать за работами по спасению корабля. Поначалу на всю эту суматоху я взирал в отуплении, неподвижно лежа в своей каюте рядом со штурвалом, и даже не знаю хорошенько, что я чувствовал. Мне было трудно вернуть прежнее покаянное настроение после того, как я сам его презрел и ожесточил свою душу; мне казалось, что смертный ужас раз и навсегда миновал и что эта буря пройдет бесследно, как и первая. Но, повторяю, когда сам капитан, проходя мимо, обмолвился о грозящей нам гибели, я неимоверно испугался. Я выбежал из каюты на палубу; никогда в жизни не приходилось мне видеть такой зловещей картины: на море вздымались валы вышиной с гору, и такая гора опрокидывалась на нас каждые три-четыре минуты. Когда, собравшись с духом, я огляделся вокруг, то увидел тяжкие бедствия. На двух тяжело нагруженных судах, стоявших неподалеку от нас на якоре, были обрублены все мачты. Кто-то из наших матросов крикнул, что корабль, стоявший в полумиле от нас впереди, пошел ко дну. Еще два судна сорвало с якорей и унесло в открытое море на произвол судьбы, ибо ни на том, ни на другом не оставалось ни одной мачты. Мелкие суда держались лучше других – им было легче маневрировать; но два или три из них тоже унесло в море, и они промчались борт о борт мимо нас, убрав все паруса, кроме одного кормового кливера.

В конце дня штурман и боцман стали упрашивать капитана позволить им срубить фок-мачту. Капитан долго упирался, но боцман принялся доказывать, что, если фок-мачту оставить, судно непременно затонет, и он согласился, а когда снесли фок-мачту, грот-мачта начала так шататься и так сильно раскачивать судно, что пришлось снести и ее и таким образом освободить палубу.

Судите сами, что должен был испытывать все это время я – юнец и новичок, незадолго перед тем испугавшийся небольшого волнения. Но если после стольких лет память меня не обманывает, не смерть была мне страшна тогда; во сто крат сильнее ужасала меня мысль о том, что я изменил своему решению прийти с повинной к отцу и вернулся к прежним химерическим стремлениям, и мысли эти, усугубленные ужасом перед бурей, приводили меня в состояние, которого не передать никакими словами. Но самое худшее было еще впереди. Буря продолжала свирепствовать с такой силой, что, по признанию самих моряков, им никогда не случалось видеть подобной. Судно у нас было крепкое, но от тяжелого груза глубоко сидело в воде, и его так качало, что на палубе поминутно слышалось: «Кренит! Дело – табак!» Пожалуй, для меня было даже к лучшему, что я не вполне понимал значение этих слов, пока не попросил объяснить их. Однако буря бушевала все яростнее, и я увидел – а это нечасто увидишь, – как капитан, боцман и еще несколько человек, более разумных, чем остальные, молились, ожидая, что корабль вот-вот пойдет ко дну. В довершение ко всему вдруг среди ночи один из матросов, спустившись в трюм поглядеть, все ли там в порядке, закричал, что судно дало течь; другой посланный донес, что вода поднялась уже на четыре фута. Тогда раздалась команда: «Все к насосам!» Когда я услыхал эти слова, у меня замерло сердце, и я упал навзничь на койку, где я сидел. Но матросы растолкали меня, заявив, что если до сих пор я был бесполезен, то теперь могу работать, как и всякий другой. Тогда я встал, подошел к насосу и усердно принялся качать. В это время несколько мелких судов, груженных углем, будучи не в состоянии выстоять против ветра, снялись с якоря и вышли в море. Когда они проходили мимо, наш капитан приказал подать сигнал бедствия, то есть выстрелить из пушки. Не понимая, что это значит, я пришел в ужас, вообразив, что судно наше разбилось или случилось нечто другое, не менее страшное, и потрясение было так сильно, что я упал в обморок. Но в такую минуту каждому было впору заботиться лишь о спасении собственной жизни, и никто на меня не обратил внимания и не поинтересовался, что приключилось со мной. Другой матрос, оттолкнув меня ногой, стал к насосу на мое место в полной уверенности, что я уже мертв; прошло немало времени, пока я очнулся.

Работа шла полным ходом, но вода в трюме поднималась все выше. Было очевидно, что корабль затонет, и хотя буря начинала понемногу стихать, однако нечего было и надеяться, что он сможет продержаться на воде, покуда мы войдем в гавань, и капитан продолжал палить из пушек, взывая о помощи. Наконец одно легкое суденышко, стоявшее впереди нас, отважилось спустить шлюпку, чтобы подать нам помощь. Подвергаясь немалой опасности, шлюпка приблизилась к нам, но ни мы не могли добраться до нее, ни шлюпка не могла причалить к нашему кораблю, хотя люди гребли изо всех сил, рискуя своей жизнью ради спасения нашей. Наконец наши матросы бросили им с кормы канат с буйком, вытравив его на большую длину. После долгих и тщетных усилий гребцам удалось поймать конец каната; мы притянули их под корму и все до одного спустились в шлюпку. О том, чтобы добраться до их судна, нечего было и думать; поэтому мы единодушно решили грести по ветру, стараясь только держать по возможности к берегу. Наш капитан пообещал чужим матросам, что в случае, если лодка разобьется о берег, он заплатит за нее хозяину. И вот, частью на веслах, частью подгоняемые ветром, мы направились к северу в сторону Уинтертон-Несса, постепенно приближаясь к земле.

Роман Даниеля Дефо «Робинзон Крузо» был впервые опубликован в апреле 1719 года. Произведение дало начало развитию классического английского романа, сделало популярным псевдодокументальное направление художественной прозы.

Сюжет «Приключений Робинзона Крузо» основан на реальной истории боцмана Александра Селькира, который четыре года прожил на необитаемом острове. Дефо много раз переписывал книгу, придав ее окончательному варианту философский смысл – история Робинзона стала аллегорическим изображением человеческой жизни как таковой.

Главные герои

Робинзон Крузо
–
главный герой произведения, бредивший морскими приключениями. Провел на необитаемом острове 28 лет.

Пятница
–
дикарь, которого спас Робинзон. Крузо обучил его английскому языку и забрал с собой.

Другие персонажи

Капитан корабля
–
Робинзон спас его из плена и помог вернуть корабль, за что капитан отвез Крузо домой.

Ксури
–
мальчик, пленник турецких разбойников, с которым Робинзон бежал от пиратов.

Глава 1

С раннего детства Робинзон больше всего на свете любил море, мечтал о дальних плаваньях. Родителям мальчика это очень не нравилось, так как они желали более спокойной счастливой жизни для своего сына. Отец хотел, чтобы он стал важным чиновником.

Однако тяга к приключениям была сильнее, поэтому 1 сентября 1651 года Робинзон, которому на тот момент было восемнадцать лет, не спросив разрешения у родителей, вместе с приятелем сел на корабль, отправлявшийся из Гулля в Лондон.

Глава 2

В первый же день корабль попал в сильный шторм. Робинзону было плохо и страшно от сильной качки. Он тысячу раз клялся, что если все обойдется, то он вернется к отцу и больше никогда не будет плавать в море. Однако наступивший штиль и стакан пунша помогли Робинзону быстро забыть обо всех «благих намерениях» .

Моряки были уверены в надежности своего судна, поэтому все дни проводили в развлечениях. На девятый день плавания с утра разыгрался страшный шторм, корабль дал течь. Проходившее мимо судно бросило им шлюпку и к вечеру им удалось спастись. Робинзону было стыдно вернуться домой, поэтому он решил снова отправиться в плаванье.

Глава 3

В Лондоне Робинзон познакомился с почтенным пожилым капитаном. Новый знакомый предложил Крузо отправиться вместе с ним в Гвинею. Во время пути капитан обучал Робинзона корабельному делу, что очень пригодилось герою в дальнейшем. В Гвинее Крузо удалось выгодно выменять привезенные побрякушки на золотой песок.

После смерти капитана Робинзон снова отправился в Африку. На этот раз путешествие было менее удачным, по дороге на их корабль напали пираты – турки из Салеха. Робинзон попал в плен к капитану разбойничьего судна, где пробыл почти три года. Наконец ему представился шанс бежать – разбойник отправил Крузо, мальчика Ксури и мавра рыбачить в море. Робинзон взял с собой все необходимое для долгого плаванья и по дороге сбросил мавра в море.

Робинзон держал путь на Зеленый мыс, надеясь встретить европейский корабль.

Глава 4

Через много дней плавания Робинзону пришлось сойти на берег и попросить у дикарей еды. Мужчина отблагодарил их тем, что убил из ружья леопарда. Дикари отдали ему шкуру животного.

Вскоре путешественникам встретился португальский корабль. На нем Робинзон добрался в Бразилию.

Глава 5

Капитан португальского корабля оставил Ксури у себя, пообещав сделать его моряком. Робинзон четыре года прожил в Бразилии, занимаясь выращиванием сахарного тростника и производством сахара. Как-то знакомые купцы предложили Робинзону снова совершить путешествие в Гвинею.

«В недобрый час» – 1 сентября 1659 года он ступил на палубу корабля. «Это был тот самый день, в который восемь лет назад я убежал из отцовского дома и так безумно загубил свою молодость» .

На двенадцатый день на корабль налетел сильный шквал. Непогода длилась двенадцать дней, их судно плыло, куда его гнали волны. Когда корабль сел на мель, матросам пришлось пересесть на шлюпку. Однако через четыре мили «разъяренный вал» перевернул их судно.

Робинзона волной выбросило на берег. Он единственный из экипажа остался в живых. Ночь герой провел на высоком дереве.

Глава 6

Утром Робинзон увидел, что их корабль прибило ближе к берегу. Используя запасные мачты, стеньги и реи, герой сделал плот, на котором переправил на берег доски, сундуки, съестные припасы, ящик с плотничьими инструментами, оружие, порох и другие необходимые вещи.

Вернувшись на сушу, Робинзон понял, что находится на необитаемом острове. Он построил себе палатку из паруса и жердей, окружив ее пустыми ящиками и сундуками для защиты от диких зверей. Каждый день Робинзон плавал к кораблю, забирая вещи, которые могут ему понадобиться. Найденные деньги Крузо сначала хотел выбросить, но затем, подумав, оставил. После того как Робинзон посетил корабль двенадцатый раз, буря унесла судно в море.

Вскоре Крузо нашел удобное место для жилья – на небольшой гладкой полянке на скате высокого холма. Здесь герой поставил палатку, окружив ее оградой из высоких кольев, преодолеть которую можно было только с помощью лестницы.

Глава 7

За палаткой Робинзон выкопал в холме пещеру, которая служила ему погребом. Как-то во время сильной грозы герой испугался, что один удар молнии может уничтожить весь его порох и после этого разложил его по разным мешочкам и хранил отдельно. Робинзон обнаруживает, что на острове водятся козы и начал на них охотиться.

Глава 8

Чтобы не потерять счет времени, Крузо создал имитированный календарь – вбил в песок большое бревно, на котором отмечал зарубками дни. Вместе с вещами герой с корабля перевез двух кошек и собаку, которые жили с ним.

Кроме всего прочего, Робинзон нашел чернила и бумагу и некоторое время делал записи. «Порою на меня нападало отчаяние, я испытывал смертельную тоску, чтобы побороть эти горькие чувства, я взял перо и попытался доказать себе самому, что в моем бедственном положении есть все же немало хорошего» .

Со временем Крузо вырыл в холме черный ход, смастерил себе мебель.

Глава 9

С 30 сентября 1659 года Робинзон вел дневник, описывая все, что случилось с ним на острове после кораблекрушения, своих опасениях и переживаниях.

Для копания погреба герой сделал из «железного» дерева лопату. В один из дней в его «погребе» случился обвал, и Робинзон начал прочно укреплять стены и потолок углубления.

Вскоре Крузо удалось приручить козленка. Во время скитаний по острову герой обнаружил диких голубей. Он пытался их приручить, но как только у птенцов окрепли крылья, они улетели. Из козьего жира Робинзон сделал светильник, который, к сожалению, горел очень тускло.

После дождей Крузо обнаружил всходы ячменя и риса (вытряхивая птичий корм на землю, он думал, что все зерна поедены крысами). Герой тщательно собрал урожай, решив оставить его на посев. Только на четвертый год он смог позволить себе отделить часть зерна на еду.

После сильного землетрясения Робинзон понимает, что нужно найти другое место для жилья, подальше от утеса.

Глава 10

Волнами к острову прибило обломки корабля, Робинзон получил доступ к его трюму. На берегу герой обнаружил большую черепаху, мясо которой пополнило его рацион.

С началом дождей Крузо заболел, у него началась сильная лихорадка. Вылечиться удалось табачной настойкой с ромом.

Изучая остров, герой находит сахарный тростник, дыни, дикие лимоны, виноград. Последний он сушил на солнце, чтобы заготавливать изюм впрок. В цветущей зеленой долине Робинзон устраивает для себя второе жилье – «дачу в лесу» . Вскоре одна из кошек привела трех котят.

Робинзон научился точно разделять времена года на дождливые и сухие. Дождливые периоды он старался просиживать дома.

Глава 11

В один из дождливых периодов Робинзон научился плести корзины, которых ему очень не хватало. Крузо решил обследовать весь остров и обнаружил на горизонте полоску суши. Он понял, что это часть Южной Америки, на которой вероятно живут дикие людоеды и был рад, что оказался на необитаемом острове. По пути Крузо поймал молодого попугая, которого впоследствии научил говорить некоторые слова. На острове было много черепах и птиц, здесь водились даже пингвины.

Глава 12

Глава 13

Робинзон раздобыл хорошей гончарной глины, из которой делал посуду и сушил ее на солнце. Как-то герой обнаружил, что горшки можно обжигать в огне – это стало для него приятным открытием, так как теперь он мог хранить в посуде воду и варить в ней еду.

Чтобы испечь хлеб, Робинзон сделал деревянную ступку и импровизированную печь из глиняных дощечек. Так прошел его третий год на острове.

Глава 14

Все это время Робинзона не покидали мысли о земле, которую он видел с берега. Герой решает починить шлюпку, которую выбросило на берег еще во время крушения корабля. Обновленная лодка стала на дно, однако он не смог спустить ее на воду. Тогда Робинзон принялся за изготовление пироги из ствола кедрового дерева. Ему удалось сделать отличную лодку, однако, так же как и шлюпку, он не смог спустить ее к воде.

Закончился четвертый год пребывания Крузо на острове. У него закончились чернила, износилась одежда. Робинзон пошил из матросских бушлатов три куртки, из шкур убитых животных – шапку, куртку и штаны, смастерил зонтик от солнца и дождя.

Глава 15

Робинзон построил небольшую лодку, чтобы объехать остров по морю. Огибая подводные скалы, Крузо отплыл далеко от берега и попал в струю морского течения, уносившего его все дальше. Однако вскоре течение ослабело и Робинзону удалось вернуться на остров, чему он был бесконечно рад.

Глава 16

На одиннадцатом году пребывания Робинзона на острове начали истощаться его запасы пороха. Не желая отказываться от мяса, герой решил придумать способ ловить диких коз живьем. С помощью «волчьих ям» Крузо удалось поймать старого козла и трех козлят. С тех пор он начал разводить коз.

«Я жил настоящим королем, ни в чем не нуждаясь; подле меня всегда был целый штат преданных мне придворных [прирученных животных] – не было только людей» .

Глава 17

Как-то Робинзон обнаружил на берегу след человеческой ноги. «В страшной тревоге, не чувствуя земли под ногами, поспешил я домой, в свою крепость» . Крузо спрятался дома и всю ночь провел в мыслях о том, как на острове оказался человек. Успокаивая себя, Робинзон даже начал думать, что это был его собственный след. Однако вернувшись на то же место, он увидел, что отпечаток ноги был намного больше его ступни.

В страхе Крузо хотел распустить весь скот и перекопать оба поля, но после успокоился и передумал. Робинзон понял, что дикари приезжают на остров лишь иногда, поэтому ему важно просто не попадаться им на глаза. Для дополнительной безопасности Крузо вбил колья в промежутки между густо посаженными ранее деревьями, создав таким образом вторую стену вокруг своего жилья. Всю площадь за наружной стеной он засадил деревьями, похожими на иву. Через два года вокруг его дома зазеленела роща.

Глава 18

Через два года на западной части острова Робинзон обнаружил, что сюда регулярно приплывают дикари и устраивают жестокие пиры, поедая людей. Опасаясь, что его могут обнаружить, Крузо старался не стрелять, начал с осторожностью разводить огонь, обзавелся древесным углем, который почти не дает при горении дыма.

В поисках угля Робинзон нашел обширный грот, который сделал своей новой кладовой. «Шел уже двадцать третий год моего пребывания на острове» .

Глава 19

В один из дней декабря, выйдя из дому на рассвете, Робинзон заметил на берегу пламя костра – дикари устроили кровавое пиршество. Наблюдая за людоедами из подзорной трубы, он увидел, что с приливом те отплыли с острова.

Через пятнадцать месяцев недалеко от острова проплывал корабль. Робинзон всю ночь жег костер, но утром обнаружил, что судно потерпело крушение.

Глава 20

Робинзон на лодке отправился к разбитому кораблю, где нашел собаку, порох и некоторые нужные вещи.

Крузо прожил еще два года «в полном довольстве, не зная лишений» . «Но все эти два года я думал только о том, как бы мне покинуть мой остров» . Робинзон решил спасти одного из тех, кого людоеды привозили на остров в качестве жертвы, чтобы вдвоем выбраться на свободу. Однако дикари появились снова только спустя полтора года.

Глава 21

К острову причалило шесть индейских пирог. Дикари привезли с собой двоих пленников. Пока они занимались первым, второй бросился убегать. За беглецом гналось три человека, двоих Робинзон застрелил из ружья, третьего – саблей убил сам убегающий. Крузо знаками подозвал испуганного беглеца к себе.

Робинзон отвел дикаря в грот и накормил его. «Это был миловидный молодой человек, высокого роста, отлично сложенный, руки и ноги были мускулистые, сильные и в то же время чрезвычайно изящные; на вид ему было лет двадцать шесть» . Дикарь всеми возможными знаками показал Робинзону, что с этого дня будет служить ему всю жизнь.

Крузо начал постепенно учить его нужным словам. Прежде всего – сообщил, что будет называть его Пятницей (в память дня, в который спас ему жизнь), обучил словам «да» и «нет» . Дикарь предложил съесть убитых врагов, однако Крузо показал, что ужасно рассержен этим его желанием.

Пятница стал для Робинзона настоящим товарищем – «никогда ни один человек не имел такого любящего, такого верного и преданного друга» .

Глава 22

Робинзон брал Пятницу с собой на охоту в качестве помощника, приучал дикаря питаться мясом животных. Пятница начал помогать Крузо по хозяйству. Когда дикарь обучился основам английского языка, он рассказал Робинзону о своем племени. Индейцы, от которых ему удалось сбежать, победили родное племя Пятницы.

Крузо расспрашивал товарища об окружающих землях и их обитателях – народах, которые живут на соседних островах. Как оказалось, соседняя земля – это остров Тринидад, где живут дикие племена карибов. Дикарь объяснил, что к «белым людям» можно добраться на большой шлюпке, это подарило Крузо надежду.

Глава 23

Робинзон научил Пятницу стрелять из ружья. Когда дикарь хорошо освоил английский, Крузо поделился с ним своей историей.

Пятница рассказал, что как то у их острова разбился корабль с «белыми людьми» . Они были спасены туземцами и остались жить на острове, став для дикарей «братьями» .

Крузо начинает подозревать Пятницу в желании сбежать с острова, однако туземец доказывает свою преданность Робинзону. Дикарь сам предлагает помочь Крузо вернуться домой. Мужчины за месяц сделали пирогу из ствола дерева. Крузо поставил в лодке мачту с парусом.

«Наступил двадцать седьмой год моего заключения в этой тюрьме» .

Глава 24

Переждав сезон дождей, Робинзон и Пятница начали готовиться к предстоящему плаванью. В один из дней к берегу причалили дикари с очередными пленниками. Робинзон и Пятница расправились с людоедами. Спасенными пленниками оказались испанец и отец Пятницы.

Специально для ослабших европейца и отца дикаря мужчины соорудили парусиновую палатку.

Глава 25

Испанец рассказал, что дикари приютили у себя семнадцать испанцев, корабль которых потерпел крушение у соседнего острова, однако спасенные испытывают крайнюю нужду. Робинзон договаривается с испанцем, что его товарищи помогут ему с постройкой корабля.

Мужчины заготовили все необходимые припасы для «белых людей» , и испанец с отцом Пятницы отправились за европейцами. Пока Крузо и Пятница ожидали гостей, к острову приблизился английский корабль. Англичане на шлюпке причалили к берегу, Крузо насчитал одиннадцать человек, трое из которых были пленниками.

Глава 26

Лодка разбойников с отливом села на мель, поэтому моряки отправились гулять по острову. В это время Робинзон готовил ружья. Ночью, когда матросы заснули, Крузо подошел к их пленникам. Один из них – капитан корабля, рассказал, что его экипаж взбунтовался и перешел на сторону «шайки негодяев» . Он и два его товарища едва убедили разбойников не убивать их, а высадить на пустынном берегу. Крузо и Пятница помогли убить зачинщиков бунта, а остальных матросов связали.

Глава 27

Чтобы захватить корабль, мужчины пробили дно в баркасе и подготовились к встрече следующей шлюпки с разбойниками. Пираты, увидев, продырявленное судно и то, что их товарищи пропали, испугались и собирались вернуться на корабль. Тогда Робинзон придумал хитрость – Пятница и помощник капитана заманили восьмерых пиратов вглубь острова. Двое разбойников, которые оставались ждать товарищей, безоговорочно сдались в плен. Ночью капитан убивает понявшего бунт боцмана. Пятеро разбойников сдаются.

Глава 28

Робинзон распоряжается посадить бунтовщиков в подземелье и взять корабль с помощью вставших на сторону капитана матросов. Ночью экипаж подплыл к судну, и матросы разбили находившихся на нем разбойников. Утром капитан искренне благодарил Робинзона за то, что тот помог вернуть корабль.

По распоряжению Крузо бунтовщиков развязали и отправили вглубь острова. Робинзон пообещал, что им оставят все необходимое, чтобы прожить на острове.

«Как я установил впоследствии по корабельному журналу, мой отъезд состоялся 19 декабря 1686 года. Таким образом, я прожил на острове двадцать восемь лет два месяца и девятнадцать дней» .

Вскоре Робинзон вернулся на родину. К тому времени его родители умерли, дома его встретили сестры с детьми и другие родственники. Все с большим увлечением слушали невероятную историю Робинзона, которую он рассказывал с утра до самого вечера.

Заключение

Роман Д. Дефо «Приключения Робинзона Крузо» оказал огромное влияние на мировую литературу, положив начало целому литературному жанру – «робинзонаде» (приключенческие произведения, описывающие жизнь людей на незаселенных землях). Роман стал настоящим открытием в культуре эпохи Просвещения. Книга Дефо была переведена на множество языков, более двадцати раз экранизирована. Предлагаемый краткий пересказ «Робинзона Крузо» по главам будет полезен школьникам, а также всем, кто хочет ознакомиться с сюжетом известного произведения.

Тест по роману

После прочтения краткого содержания попробуйте ответить на вопросы теста:

Рейтинг пересказа

Средняя оценка: 4.4
. Всего получено оценок: 2648.

Семья Робинзона. Его побег из родительского дома


С самого раннего детства я больше всего на свете любил море. Я

завидовал каждому матросу, отправлявшемуся в дальнее плавание. По целым

часам я простаивал на морском берегу и не отрывая глаз рассматривал

корабли, проходившие мимо.

Моим родителям это очень не нравилось. Отец, старый, больной человек,

хотел, чтобы я сделался важным чиновником, служил в королевском суде и

получал большое жалованье. Но я мечтал о морских путешествиях. Мне

казалось величайшим счастьем скитаться по морям и океанам.

Отец догадывался, что у меня на уме. Однажды он позвал меня к себе и

сердито сказал:

— Я знаю: ты хочешь бежать из родного дома. Это безумно. Ты должен

остаться. Если ты останешься, я буду тебе добрым отцом, но горе тебе, если

ты убежишь! — Тут голос у него задрожал, и он тихо прибавил: — Подумай о

больной матери… Она не вынесет разлуки с тобою.

В глазах у него блеснули слезы. Он любил меня и хотел мне добра.

Мне стало жаль старика, я твердо решил остаться в родительском доме и

не думать более о морских путешествиях. Но увы! — прошло несколько дней, и

от моих добрых намерений ничего не осталось. Меня опять потянуло к морским

берегам. Мне стали сниться мачты, волны, паруса, чайки, неизвестные

страны, огни маяков.

Через две-три недели после моего разговора с отцом я все же решил

убежать. Выбрав время, когда мать была весела и спокойна, я подошел к ней

и почтительно сказал:

— Мне уже восемнадцать лет, а в эти годы поздно учиться судейскому

делу. Если бы даже я и поступил куда-нибудь на службу, я все равно через

несколько ней убежал бы в далекие страны. Мне так хочется видеть чужие

края, побывать и в Африке и в Азии! Если я и пристроюсь к какому-нибудь

делу, у меня все равно не хватит терпения довести его до конца. Прошу вас,

уговорите отца отпустить меня в море хотя бы на короткое время, для пробы;

если жизнь моряка не понравится мне, я вернусь домой и больше никуда не

уеду. Пусть отец отпустит меня добровольно, так как иначе я буду вынужден

уйти из дому без его разрешения.

Мать очень рассердилась на меня и сказала:

— Удивляюсь, как можешь ты думать о морских путешествиях после твоего

разговора с отцом! Ведь отец требовал, чтобы ты раз навсегда позабыл о

чужих краях. А он лучше тебя понимает, каким делом тебе заниматься.

Конечно, если ты хочешь себя погубить, уезжай хоть сию минуту, но можешь

быть уверен, что мы с отцом никогда не дадим согласия на твое путешествие.

И напрасно ты надеялся, что я стану тебе помогать. Нет, я ни слова не

скажу отцу о твоих бессмысленных мечтах. Я не хочу, чтобы впоследствии,

когда жизнь на море доведет тебя до нужды и страданий, ты мог упрекнуть

свою мать в том, что она потакала тебе.

Потом, через много лет, я узнал, что матушка все же передала отцу

весь наш разговор, от слова до слова. Отец был опечален и сказал ей со

вздохом:

— Не понимаю, чего ему нужно? На родине он мог бы без труда добиться

успеха и счастья. Мы люди небогатые, но кое-какие средства у нас есть. Он

может жить вместе с нами, ни в чем не нуждаясь. Если же он пустится

странствовать, он испытает тяжкие невзгоды и пожалеет, что не послушался

отца. Нет, я не могу отпустить его в море. Вдали от родины он будет

одинок, и, если с ним случится беда, у него не найдется друга, который мог

бы утешить его. И тогда он раскается в своем безрассудстве, но будет

поздно!

И все же через несколько месяцев я бежал из родного дома. Произошло

это так. Однажды я поехал на несколько дней в город Гулль. Там я встретил

одного приятеля, который собирался отправиться в Лондон на корабле своего

отца. Он стал уговаривать меня ехать вместе с ним, соблазняя тем, что

проезд на корабле будет бесплатный.

И вот, не спросившись ни у отца, ни у матери, — в недобрый час! — 1

сентября 1651 года я на девятнадцатом году жизни сел на корабль,

отправлявшийся в Лондон.

Это был дурной поступок: я бессовестно покинул престарелых родителей,

пренебрег их советами и нарушил сыновний долг. И мне очень скоро пришлось

раскаяться в том, «что я сделал.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Первые приключения на море


Не успел наш корабль выйти из устья Хамбера, как с севера подул

холодный ветер. Небо покрылось тучами. Началась сильнейшая качка.

Я никогда еще не бывал в море, и мне стало худо. Голова у меня

закружилась, ноги задрожали, меня затошнило, я чуть не упал. Всякий раз,

когда на корабль налетала большая волна, мне казалось, что мы сию минуту

утонем. Всякий раз, когда корабль падал с высокого гребня волны, я был

уверен, что ему уже никогда не подняться.

Тысячу раз я клялся, что, если останусь жив, если нога моя снова

ступит на твердую землю, я тотчас же вернусь домой к отцу и никогда за всю

жизнь не взойду больше на палубу корабля.

Этих благоразумных мыслей хватило у меня лишь на то время, пока

бушевала буря.

Но ветер стих, волнение улеглось, и мне стало гораздо легче.

Понемногу я начал привыкать к морю. Правда, я еще не совсем отделался от

морской болезни, но к концу дня погода прояснилась, ветер совсем утих,

наступил восхитительный вечер.

Всю ночь я проспал крепким сном. На другой день небо было такое же

ясное. Тихое море при полном безветрии, все озаренное солнцем,

представляло такую прекрасную картину, какой я еще никогда не видал. От

моей морской болезни не осталось и следа. Я сразу успокоился, и мне стало

весело. С удивлением я оглядывал море, которое еще вчера казалось буйным,

жестоким и грозным, а сегодня было такое кроткое, ласковое.

Тут, как нарочно, подходит ко мне мой приятель, соблазнивший меня

ехать вместе с ним, хлопает по плечу и говорит:

— Ну, как ты себя чувствуешь, Боб? Держу пари, что тебе было страшно.

Признавайся: ведь ты очень испугался вчера, когда подул ветерок?

— Ветерок? Хорош ветерок! Это был бешеный шквал. Я и представить себе

не мог такой ужасной бури!

— Бури? Ах ты, глупец! По-твоему, это буря? Ну, да ты в море еще

новичок: не мудрено, что испугался… Пойдем-ка лучше да прикажем подать

себе пуншу, выпьем по стакану и позабудем о буре. Взгляни, какой ясный

день! Чудесная погода, не правда ли? Чтобы сократить эту горестную часть

моей повести, скажу только, что дело пошло, как обыкновенно у моряков: я

напился пьян и утопил в вине все свои обещания и клятвы, все свои

похвальные мысли о немедленном возвращении домой. Как только наступил

штиль и я перестал бояться, что волны проглотят меня, я тотчас же позабыл

все свои благие намерения.

На шестой день мы увидели вдали город Ярмут. Ветер после бури был

встречный, так что мы очень медленно подвигались вперед. В Ярмуте нам

пришлось бросить якорь. Мы простояли в ожидании попутного ветра семь или

восемь дней.

В течение этого времени сюда же пришло много судов из Ньюкасла. Мы,

впрочем, не простояли бы гак долго и вошли бы в реку вместе с приливом, но

ветер становился все свежее, а дней через пять задул изо всех сил.

Так как на нашем корабле якоря и якорные канаты были крепкие, наши

матросы не выказывали ни малейшей тревоги. Они были уверены, что судно

находится в полной безопасности, и, по обычаю матросов, отдавали все свое

свободное время веселым развлечениям и забавам.

Однако на девятый день к утру ветер еще посвежел, и вскоре разыгрался

страшный шторм. Даже испытанные моряки были сильно испуганы. Я несколько

раз слышал, как наш капитан, проходя мимо меня то в каюту, то из каюты,

бормотал вполголоса: «Мы пропали! Мы пропали! Конец!»

Все же он не терял головы, зорко наблюдал за работой матросов и

принимал все меры, чтобы спасти свой корабль.

До сих пор я не испытывал страха: я был уверен, что эта буря так же

благополучно пройдет, как и первая. Но когда сам капитан заявил, что всем

нам пришел конец, я страшно испугался и выбежал из каюты на палубу.

Никогда в жизни не приходилось мне видеть столь ужасное зрелище. По морю,

словно высокие горы, ходили громадные волны, и каждые три-четыре минуты на

нас обрушивалась такая гора.

Сперва я оцепенел от испуга и не мог смотреть по сторонам. Когда же

наконец я осмелился глянуть назад, я понял, какое бедствие разразилось над

нами. На двух тяжело груженных судах, которые стояли тут же неподалеку на

якоре, матросы рубили мачты, чтобы корабли хоть немного освободились от

тяжести.

Кто-то крикнул отчаянным голосом, что корабль, стоявший впереди, в

полумиле от нас, сию минуту исчез под водой.

Еще два судна сорвались с якорей, буря унесла их в открытое море. Что

ожидало их там? Все их мачты были сбиты ураганом.

Мелкие суда держались лучше, но некоторым из них тоже пришлось

пострадать: два-три суденышка пронесло мимо наших бортов прямо в открытое

море.

Вечером штурман и боцман пришли к капитану и заявили ему, что для

спасения судна необходимо срубить фок-мачту.

— Медлить нельзя ни минуты! — сказали они. — Прикажите, и мы срубим

ее.

— Подождем еще немного, — возразил капитан. — Может быть, буря

уляжется.

Ему очень не хотелось рубить мачту, но боцман стал доказывать, что,

если мачту оставить, корабль пойдет ко дну, — и капитан поневоле

согласился.

А когда срубили фок-мачту, грот-мачта стала так сильно качаться и

раскачивать судно, что пришлось срубить и ее.

Наступила ночь, и вдруг один из матросов, спускавшийся в трюм,

закричал, что судно дало течь. В трюм послали другого матроса, и он

доложил, что вода поднялась уже на четыре фута.

Тогда капитан скомандовал:

— Выкачивай воду! Все к помпам!

Когда я услыхал эту команду, у меня от ужаса замерло сердце: мне

показалось, что я умираю, ноги мои подкосились, и я упал навзничь на

койку. Но матросы растолкали меня и потребовали, чтобы я не отлынивал от

работы.

— Довольно ты бездельничал, пора и потрудиться! — сказали они.

Нечего делать, я подошел к помпе и принялся усердно выкачивать воду.

В это время мелкие грузовые суда, которые не могли устоять против

ветра, подняли якоря и вышли в открытое море.

Увидев их, наш капитан приказал выпалить из пушки, чтобы дать им

знать, что мы находимся в смертельной опасности. Услышав пушечный залп и

не понимая, в чем дело, я вообразил, что наше судно разбилось. Мне стало

так страшно, что я лишился чувств и упал. Но в ту пору каждый заботился о

спасении своей собственной жизни, и на меня не обратили внимания. Никто не

поинтересовался узнать, что случилось со мной. Один из матросов стал к

помпе на мое место, отодвинув меня ногою. Все были уверены, что я уже

мертв. Так я пролежал очень долго. Очнувшись, я снова взялся за работу. Мы

трудились не покладая рук, но вода в трюме поднималась все выше.

Было очевидно, что судно должно затонуть. Правда, шторм начинал

понемногу стихать, но для нас не предвиделось ни малейшей возможности

продержаться на воде до той поры, пока мы войдем в гавань. Поэтому капитан

не переставал палить из пушек, надеясь, что кто-нибудь спасет нас от

гибели.

Наконец ближайшее к нам небольшое судно рискнуло спустить шлюпку,

чтобы подать нам помощь. Шлюпку каждую минуту могло опрокинуть, но она все

же приблизилась к нам. Увы, мы не могли попасть в нее, так как не было

никакой возможности причалить к нашему кораблю, хотя люди гребли изо всех

сил, рискуя своей жизнью для спасения нашей. Мы бросили им канат. Им долго

не удавалось поймать его, так как буря относила его в сторону. Но, к

счастью, один из смельчаков изловчился и после многих неудачных попыток

схватил канат за самый конец. Тогда мы подтянули шлюпку под нашу корму и

все до одного спустились в нее. Мы хотели было добраться до их корабля, но

не могли сопротивляться волнам, а волны несли нас к берегу. Оказалось, что

только в этом направлении и можно грести.

Не прошло и четверти часа, как наш корабль стал погружаться в воду.

Волны, швырявшие нашу шлюпку, были так высоки, что из-за них мы не

видели берега. Лишь в самое короткое мгновение, когда нашу шлюпку

подбрасывало на гребень волны, мы могли видеть, что на берегу собралась

большая толпа: люди бегали взад и вперед, готовясь подать нам помощь,

когда мы подойдем ближе. Но мы подвигались к берегу очень медленно.

Только к вечеру удалось нам выбраться на сушу, да и то с величайшими

трудностями.

В Ярмут нам пришлось идти пешком. Там нас ожидала радушная встреча:

жители города, уже знавшие о нашем несчастье, отвели нам хорошие жилища,

угостили отличным обедом и снабдили нас деньгами, чтобы мы могли добраться

куда захотим — до Лондона или до Гулля.

Неподалеку от Гулля был Йорк, где жили мои родители, и, конечно, мне

следовало вернуться к ним. Они простили бы мне самовольный побег, и все мы

были бы так счастливы!

Но безумная мечта о морских приключениях не покидала меня и теперь.

Хотя трезвый голос рассудка говорил мне, что в море меня ждут новые

опасности и беды, я снова стал думать о том, как бы мне попасть на корабль

и объездить по морям и океанам весь свет.

Мой приятель (тот самый, отцу которого принадлежало погибшее судно)

был теперь угрюм и печален. Случившееся бедствие угнетало его. Он

познакомил меня со своим отцом, который тоже не переставал горевать об

утонувшем корабле. Узнав от сына о моей страсти к морским путешествиям,

старик сурово взглянул на меня и сказал:

— Молодой человек, вам никогда больше не следует пускаться в море. Я

слышал, что вы трусливы, избалованы и падаете духом при малейшей

опасности. Такие люди не годятся в моряки. Вернитесь скорее домой и

примиритесь с родными. Вы сами на себе испытали, как опасно путешествовать

по морю.

Я чувствовал, что он прав, и не мог ничего возразить. Но все же я не

вернулся домой, так как мне было стыдно показаться на глаза моим близким.

Мне чудилось, что все наши соседи будут издеваться надо мной; я был

уверен, что мои неудачи сделают меня посмешищем всех друзей и знакомых.

Впоследствии я часто замечал, что люди, особенно в молодости, считают

зазорными не те бессовестные поступки, за которые мы зовем их глупцами, а

те добрые и благородные дела, что совершаются ими в минуты раскаяния, хотя

только за эти дела и можно называть их разумными. Таким был и я в ту пору.

Воспоминания о бедствиях, испытанных мною во время кораблекрушения,

мало-помалу изгладились, и я, прожив в Ярмуте две-три недели, поехал не в

Гулль
, а в Лондон.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Робинзон попадает в плен. Бегство


Большим моим несчастьем было то, что во время всех моих приключений я

не поступил на корабль матросом. Правда, мне пришлось бы работать больше,

чем я привык, зато в конце концов я научился бы мореходному делу и мог бы

со временем сделаться штурманом, а пожалуй, и капитаном. Но в ту пору я

был так неразумен, что из всех путей всегда выбирал самый худший. Так как

в то время у меня была щегольская одежда и в кармане водились деньги, я

всегда являлся на корабль праздным шалопаем: ничего там не делал и ничему

не учился.

Юные сорванцы и бездельники обычно попадают в дурную компанию и в

самое короткое время окончательно сбиваются с пути. Такая же участь ждала

и меня, но, к счастью, по приезде в Лондон мне удалось познакомиться с

почтенным пожилым капитаном, который принял во мне большое участие.

Незадолго перед тем он ходил на своем корабле к берегам Африки, в Гвинею.

Это путешествие дало ему немалую прибыль, и теперь он собирался снова

отправиться в те же края.

Я понравился ему, так как был в ту пору недурным собеседником. Он

часто проводил со мною свободное время и, узнав, что я желаю увидеть

заморские страны, предложил мне пуститься в плавание на его корабле.

— Вам это ничего не будет стоить, — сказал он, — я не возьму с вас

денег ни за проезд, ни за еду. Вы будете на корабле моим гостем. Если же

вы захватите с собой какие-нибудь вещи и вам удастся очень выгодно сбыть

их в Гвинее, вы получите целиком всю прибыль. Попытайте счастья — может

быть, вам и повезет.

Так как этот капитан пользовался общим доверием, я охотно принял его

приглашение.

Отправляясь в Гвинею, я захватил с собой кое-какого товару: закупил

на сорок фунтов стерлингов различных побрякушек и стеклянных изделий,

находивших хороший сбыт у дикарей.

Эти сорок фунтов я добыл при содействии близких родственников, с

которыми состоял в переписке: я сообщил им, что собираюсь заняться

торговлей, и они уговорили мою мать, а быть может, отца помочь мне хоть

незначительной суммой в первом моем предприятии.

Эта поездка в Африку была, можно сказать, моим единственным удачным

путешествием. Конечно, своей удачей я был всецело обязан бескорыстию и

доброте капитана.

Во время пути он занимался со мной математикой и учил меня

корабельному делу. Ему доставляло удовольствие делиться со мной своим

опытом, а мне — слушать его и учиться у него.

Путешествие сделало меня и моряком и купцом: я выменял на свои

побрякушки пять фунтов и девять унций » золотого песку, за который по

возвращении в Лондон получил изрядную сумму.

Итак, я мог считать себя богатым промышленником, ведущим успешную

торговлю с Гвинеей.

Но, на мое несчастье, мой друг капитан вскоре по возвращении в Англию

умер, и мне пришлось совершить второе путешествие на свой страх, без

дружеского совета и помощи.

Я отплыл из Англии на том же корабле. Это было самое несчастное

путешествие, какое когда-либо предпринимал человек.

Однажды на рассвете, когда мы после долгого плавания шли между

Канарскими островами и Африкой, на нас напали пираты — морские разбойники.

Это были турки из Салеха. Они издали заметили нас и на всех парусах

пустились за нами вдогонку.

Сначала мы надеялись, что нам удастся спастись от них бегством, и

тоже подняли все паруса. Но вскоре стало ясно, что через пять-шесть часов

они непременно догонят нас. Мы поняли, что нужно готовиться к бою. У нас

было двенадцать пушек, а у врага — восемнадцать.

Около трех часов пополудни разбойничий корабль догнал нас, но пираты

сделали большую ошибку: вместо того чтобы подойти к нам с кормы, они

подошли с левого борта, где у нас было восемь пушек. Воспользовавшись их

ошибкой, мы навели на них все эти пушки и дали залп.

Турок было не меньше двухсот человек, поэтому они ответили на нашу

пальбу не только пушечным, но и оружейным залпом из двух сотен ружей.

К счастью, у нас никого не задело, все остались целы и невредимы.

После этой схватки пиратское судно отошло на полмили и стало готовиться к

новому нападению. Мы же, со своей стороны, приготовились к новой защите.

На этот раз враги подошли к нам с другого борта и взяли нас на

абордаж, то есть зацепились за наш борт баграми; человек шестьдесят

ворвались на палубу и первым делом бросились рубить мачты и снасти.

Мы встретили их ружейной стрельбой и дважды очищали от них палубу, но

все же принуждены были сдаться, так как наш корабль уже не годился для

дальнейшего плавания. Трое из наших людей были убиты, восемь человек

ранены. Нас отвезли в качестве пленников в морской порт Салех,

принадлежавший маврам.

Других англичан отправили в глубь страны, ко двору жестокого султана,

а меня капитан разбойничьего судна удержал при себе и сделал своим рабом,

потому что я был молод и проворен.

Я горько заплакал: мне вспомнилось предсказание отца, что рано или

поздно со мной случится беда и никто не придет мне на помощь. Я думал, что

именно меня и постигла такая беда. Увы, я не подозревал, что меня ждали

впереди еще более тяжелые беды.

Так как мой новый господин, капитан разбойничьего судна, оставил меня

при себе, я надеялся, что, когда он снова отправится грабить морские суда,

он возьмет с собою и меня. Я был твердо уверен, что в конце концов он

попадется в плен какому-нибудь испанскому или португальскому военному

кораблю и тогда мне возвратят свободу.

Но скоро я понял, что эти надежды напрасны, потому что в первый же

раз, как мой господин вышел в море, он оставил меня дома исполнять черную

работу, какую обычно исполняют рабы.

С этого дня я только и думал о побеге. Но бежать было невозможно: я

был одинок и бессилен. Среди пленников не было ни одного англичанина,

которому я мог бы довериться. Два года я протомился в плену, не имея ни

малейшей надежды спастись. Но на третий год мне все же удалось бежать.

Произошло это так. Мой господин постоянно, раз или два в неделю, брал

корабельную шлюпку и выходил на взморье ловить рыбу. В каждую такую

поездку он брал с собой меня и одного мальчишку, которого звали Ксури. Мы

усердно гребли и по мере сил развлекали своего господина. А так как я,

кроме того, оказался недурным рыболовом, он иногда посылал нас обоих —

меня и этого Ксури — за рыбой под присмотром одного старого мавра, своего

дальнего родственника.

Однажды мой хозяин пригласил двух очень важных мавров покататься с

ним на его парусной шлюпке. Для этой поездки он заготовил большие запасы

еды, которые с вечера отослал к себе в шлюпку. Шлюпка была просторная.

Хозяин еще года два назад приказал своему корабельному плотнику устроить в

ней небольшую каюту, а в каюте — кладовую для провизии. В эту кладовую я и

уложил все запасы.

— Может быть, гости захотят поохотиться, — сказал мне хозяин. —

Возьми на корабле три ружья и снеси их в шлюпку.

Я сделал все, что мне было приказано: вымыл палубу, поднял на мачте

флаг и на другой день с утра сидел в шлюпке, поджидая гостей. Вдруг хозяин

пришел один и сказал, что его гости не поедут сегодня, так как их

задержали дела. Затем он велел нам троим — мне, мальчику Ксури и мавру —

идти в нашей шлюпке на взморье за рыбой.

— Мои друзья придут ко мне ужинать, — сказал он, — и потому, как

только вы наловите достаточно рыбы, принесите ее сюда.

Вот тут-то снова пробудилась во мне давнишняя мечта о свободе. Теперь

у меня было судно, и, как только хозяин ушел, я стал готовиться — но не к

рыбной ловле, а к далекому плаванию. Правда, я не знал, куда я направлю

свой путь, но всякая дорога хороша — лишь бы уйти из неволи.

— Следовало бы нам захватить какую-нибудь еду для себя, — сказал я

мавру. — Не можем же мы есть без спросу провизию, которую хозяин

приготовил для гостей.

Старик согласился со мною и вскоре принес большую корзину с сухарями

и три кувшина пресной воды.

Я знал, где стоит у хозяина ящик с вином, и, покуда мавр ходил за

провизией, я переправил все бутылки на шлюпку и поставил их в кладовую,

как будто они были еще раньше припасены для хозяина.

Кроме того, я принес огромный кусок воску (фунтов пятьдесят весом) да

прихватил моток пряжи, топор, пилу и молоток. Все это нам очень

пригодилось впоследствии, особенно воск, из которого мы делали свечи.

Я придумал еще одну хитрость, и мне опять удалось обмануть

простодушного мавра. Его имя было Измаил, поэтому все называли его Моли.

Вот я и сказал ему:

— Моли, на судне есть хозяйские охотничьи ружья. Хорошо бы достать

немного пороху и несколько зарядов — может быть, нам посчастливится

подстрелить себе на обед куликов. Хозяин держит порох и дробь на корабле,

я знаю.

— Ладно, — сказал он, — принесу.

И он принес большую кожаную сумку с порохом — фунта полтора весом, а

пожалуй, и больше, да другую, с дробью, — фунтов пять или шесть. Он

захватил также и пули. Все это было сложено в шлюпке. Кроме того, в

хозяйской каюте нашлось еще немного пороху, который я насыпал в большую

бутыль, вылив из нее предварительно остатки вина.

Запасшись, таким образом, всем необходимым для дальнего плавания, мы

вышли из гавани, будто бы на рыбную ловлю. Я опустил мои удочки в воду, но

ничего не поймал (я нарочно не вытаскивал удочек, когда рыба попадалась на

крючок).

— Здесь мы ничего не поймаем! — сказал я мавру. — Хозяин не похвалит

нас, если мы вернемся к нему с пустыми руками. Надо отойти подальше в

море. Быть может, вдали от берега рыба будет лучше клевать.

Не подозревая обмана, старый мавр согласился со мною и, так как он

стоял на носу, поднял парус.

Я же сидел за рулем, на корме, и, когда судно отошло мили на три в

открытое море, я лег в дрейф — как бы для того, чтобы снова приступить к

рыбной ловле. Затем, передав мальчику руль, я шагнул на нос, подошел к

мавру сзади, внезапно приподнял его и бросил в море. Он сейчас же

вынырнул, потому что плавал, как пробка, и стал кричать мне, чтобы я взял

его в шлюпку, обещая, что поедет со мною хоть на край света. Он так быстро

плыл за судном, что догнал бы меня очень скоро (ветер был слабый, и шлюпка

еле двигалась). Видя, что мавр скоро догонит нас, я побежал в каюту, взял

там одно из охотничьих ружей, прицелился в мавра и сказал:

— Я не желаю тебе зла, но оставь меня сейчас же в покое и скорее

возвращайся домой! Ты хороший пловец, море тихое, ты легко доплывешь до

берега. Поворачивай назад, и я не трону тебя. Но, если ты не отстанешь от

шлюпки, я прострелю тебе голову, потому что твердо решил добыть себе

свободу.

Он повернул к берегу и, я уверен, доплыл до него без труда.

Конечно, я мог взять с собой этого мавра, но на старика нельзя было

положиться.

Когда мавр отстал от шлюпки, я обратился к мальчику и сказал:

— Ксури, если ты будешь мне верен, я сделаю тебе много добра.

Поклянись, что ты никогда не изменишь мне, иначе я и тебя брошу в море.

Мальчик улыбнулся, глядя мне прямо в глаза, и поклялся, что будет мне

верен до гроба и поедет со мной, куда я захочу. Говорил он так

чистосердечно, что я не мог не поверить ему.

Покуда мавр не приблизился к берегу, я держал курс в открытое море,

лавируя против ветра, чтобы все думали, будто мы идем к Гибралтару.

Но, как только начало смеркаться, я стал править на юг, придерживая

слегка к востоку, потому что мне не хотелось удаляться от берега. Дул

очень свежий ветер, но море было ровное, спокойное, и потому мы шли

хорошим ходом.

Когда на другой день к трем часам впереди в первый раз показалась

земля, мы очутились уже миль на полтораста южнее Салеха, далеко за

пределами владений марокканского султана, да и всякого другого из

африканских царей. Берег, к которому мы приближались, был совершенно

безлюден.

Но в плену я набрался такого страху и так боялся снова попасть к

маврам в плен, что, пользуясь благоприятным ветром, подгонявшим мое

суденышко к югу, пять дней плыл вперед и вперед, не становясь на якорь и

не сходя на берег.

Через пять дней ветер переменился: подуло с юга, и так как я уже не

боялся погони, то решил подойти к берегу и бросил якорь в устье какой-то

маленькой речки. Не могу сказать, что это за речка, где она протекает и

какие люди живут на ее берегах. Берега ее были пустынны, и это меня очень

обрадовало, так как у меня не было никакого желания видеть людей.

Единственное, что мне было нужно, — пресная вода.

Мы вошли в устье под вечер и решили, когда стемнеет, добраться до

суши вплавь и осмотреть все окрестности. Но, как только стемнело, мы

услышали с берега ужасные звуки: берег кишел зверями, которые так бешено

выли, рычали, ревели и лаяли, что бедный Ксури чуть не умер со страху и

стал упрашивать меня не сходить на берег до утра.

— Ладно, Ксури, — сказал я ему, — подождем! Но, может быть, при

дневном свете мы увидим людей, от которых нам придется, пожалуй, еще хуже,

чем от лютых тигров и львов.

— А мы выстрелим в этих людей из ружья, — сказал он со смехом, — они

и убегут!

Мне было приятно, что мальчишка ведет себя молодцом. Чтобы он и

впредь не унывал, я дал ему глоток вина.

Я последовал его совету, и всю ночь мы простояли на якоре, не выходя

из лодки и держа наготове ружья. До самого утра нам не пришлось сомкнуть

глаз.

Часа через два-три после того, как мы бросили якорь, мы услышали

ужасный рев каких-то огромных зверей очень странной породы (какой — мы и

сами не знали). Звери приблизились к берегу, вошли в речку, стали

плескаться и барахтаться в ней, желая, очевидно, освежиться, и при этом

визжали, ревели и выли; таких отвратительных звуков я до той поры никогда

не слыхал.

Ксури дрожал от страха; правду сказать, испугался и я.

Но мы оба еще больше испугались, когда услышали, что одно из чудовищ

плывет к нашему судну. Мы не могли его видеть, но только слышали, как оно

отдувается и фыркает, и угадали по одним этим звукам, что чудовище огромно

и свирепо.

— Должно быть, это лев, — сказал Ксури. — Поднимем якорь и уйдем

отсюда!

— Нет, Ксури, — возразил я, — нам незачем сниматься с якоря. Мы

только отпустим канат подлиннее и отойдем подальше в море — звери не

погонятся за нами.

Но едва я произнес эти слова, как увидел неизвестного зверя на

расстоянии двух весел от нашего судна. Я немного растерялся, однако сейчас

же взял из каюты ружье и выстрелил. Зверь повернул назад и поплыл к

берегу.

Невозможно описать, какой яростный рев поднялся на берегу, когда

прогремел мой выстрел: должно быть, здешние звери никогда раньше не

слышали этого звука. Тут я окончательно убедился, что в ночное время

выходить на берег нельзя. Но можно ли будет рискнуть высадиться днем —

этого мы тоже не знали. Стать жертвой какого-нибудь дикаря не лучше, чем

попасться в когти льву или тигру.

Но нам во что бы то ни стало нужно было сойти на берег здесь или в

другом месте, так как у нас не осталось ни капли воды. Нас давно уже

мучила жажда. Наконец наступило долгожданное утро. Ксури заявил, что, если

я пущу его, он доберется до берега вброд и постарается раздобыть пресной

воды. А когда я спросил его, отчего же идти ему, а не мне, он ответил:

— Если придет дикий человек, он съест меня, а вы останетесь живы.

В этом ответе прозвучала такая любовь ко мне, что я был глубоко

растроган.

— Вот что, Ксури, — сказал я, — отправимся оба. А если явится дикий

человек, мы застрелим его, и он не съест ни тебя, ни меня.

Я дал мальчику сухарей и глоток вина; затем мы подтянулись поближе к

земле и, соскочив в воду, направились к берегу вброд, не взяв с собой

ничего, кроме ружей да двух пустых кувшинов для воды.

Я не хотел удаляться от берега, чтобы не терять из виду нашего судна.

Я боялся, что вниз по реке к нам могут спуститься в своих пирогах дикари.

Но Ксури, заметив ложбинку на расстоянии мили от берега, помчался с

кувшином туда.

Вдруг я вижу — он бежит назад. «Не погнались ли за ним дикари? — в

страхе подумал я. — Не испугался ли он какого-нибудь хищного зверя?»

Я бросился к нему на выручку и, подбежав ближе, увидел, что за спиной

у него висит что-то большое. Оказалось, он убил какого-то зверька, вроде

нашего зайца, только шерсть у него была другого цвета и ноги длиннее. Мы

оба были рады этой дичи, но я еще больше обрадовался, когда Ксури сказал

мне, что он отыскал в ложбине много хорошей пресной воды.

Наполнив кувшины, мы устроили роскошный завтрак из убитого зверька и

пустились в дальнейший путь. Так мы и не нашли в этой местности никаких

следов человека.

После того как мы вышли из устья речки, мне еще несколько раз во

время нашего дальнейшего плавания приходилось причаливать к берегу за

пресной водой.

Однажды ранним утром мы бросили якорь у какого-то высокого мыса. Уже

начался прилив. Вдруг Ксури, у которого глаза были, видимо, зорче моих,

прошептал:

— Уйдемте подальше от этого берега. Взгляните, какое чудовище лежит

вон там, на пригорке! Оно крепко спит, но горе будет нам, когда оно

проснется!

Я посмотрел в ту сторону, куда показывал Ксури, и действительно

увидел ужасного зверя. Это был огромный лев. Он лежал под выступом горы.

— Слушай, Ксури, — сказал я, — ступай на берег и убей этого льва.

Мальчик испугался.

— Мне убить его! — воскликнул он. — Да ведь лев проглотит меня, как

муху!

Я попросил его не шевелиться и, не сказав ему больше ни слова, принес

из каюты все наши ружья (их было три). Одно, самое большое и громоздкое, я

зарядил двумя кусками свинца, всыпав предварительно в дуло хороший заряд

пороху; в другое вкатил две большие пули, а в третье — пять пуль поменьше.

Взяв первое ружье и тщательно прицелившись, я выстрелил в зверя. Я

метил ему в голову, но он лежал в такой позе (прикрыв голову лапой на

уровне глаз), что заряд попал в лапу и раздробил кость. Лез зарычал и

вскочил, но, почувствовав боль, свалился, потом поднялся на трех лапах и

заковылял прочь от берега, испуская такой отчаянный рев, какого я еще

никогда не слыхал.

Я был немного смущен тем, что не попал ему в голову; однако, не медля

ни минуты, взял второе ружье и выстрелил зверю вдогонку. На этот раз мой

заряд попал прямо в цель. Лев свалился, издавая еле слышные хриплые звуки.

Когда Ксури увидел раненого зверя, все его страхи прошли, и он стал

просить меня, чтобы я отпустил его на берег.

— Ладно, ступай! — сказал я.

Мальчик прыгнул в воду и поплыл к берегу, работая одной рукой, потому

что в другой у него было ружье. Подойдя вплотную к упавшему зверю, он

приставил дуло ружья к его уху и убил наповал.

Было, конечно, приятно подстрелить на охоте льва, но мясо его не

годилось в пищу, и я очень жалел, что мы истратили три заряда на такую

никчемную дичь. Впрочем, Ксури сказал, что он попытается поживиться

кое-чем от убитого льва, и, когда мы вернулись в шлюпку, попросил у меня

топор.

— Зачем? — спросил я.

— Отрубить ему голову, — отвечал он.

Однако голову отрубить он не мог, у него не хватило сил: он отрубил

только лапу, которую и принес в нашу шлюпку. Лапа была необыкновенных

размеров.

Тут мне пришло в голову, что шкура этого льва может нам, пожалуй,

пригодиться, и я решил попробовать снять с него шкуру. Мы снова

отправились на берег, но я не знал, как взяться за эту работу. Ксури

оказался более ловким, чем я.

Работали мы целый день. Шкура была снята только к вечеру. Мы

растянули ее на крыше нашей маленькой каюты. Через два дня она совершенно

просохла на солнце и потом служила мне постелью.

Отчалив от этого берега, мы поплыли прямо на юг и дней

десять-двенадцать подряд не меняли своего направления.

Провизия наша подходила к концу, поэтому мы старались возможно

экономнее расходовать наши запасы. На берег мы сходили только за пресной

водой.

Я хотел добраться до устья реки Гамбии или Сенегала, то есть до тех

мест, которые прилегают к Зеленому мысу, так как надеялся встретить здесь

какой-нибудь европейский корабль. Я знал, что, если я не встречу корабля в

этих местах, мне останется или пуститься в открытое море на поиски

островов, или погибнуть среди чернокожих — другого выбора у меня не было.

Я знал также, что все корабли, которые идут из Европы, куда бы они ни

направлялись — к берегам ли Гвинеи, в Бразилию или в Ост-Индию, — проходят

мимо Зеленого мыса, и потому мне казалось, что все мое счастье зависит

только от того, встречу ли я у Зеленого мыса какое-нибудь европейское

судно.

«Если не встречу, — говорил я себе, — мне грозит верная смерть».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Встреча с дикарями


Прошло еще дней десять. Мы неуклонно продолжали продвигаться на юг.

Сперва побережье было пустынно; потом в двух-трех местах мы увидели

голых чернокожих людей, которые стояли на берегу и смотрели на нас.

Мне как-то вздумалось выйти на берег и побеседовать с ними, но Ксури,

мой мудрый советчик, сказал:

— Не ходи! Не ходи! Не надо!

И все-таки я стал держаться ближе к берегу, чтобы иметь возможность

завести с этими людьми разговор. Дикари, очевидно, поняли, чего я хочу, и

долге бежали за нами по берегу.

Я заметил, что они безоружные только у одного из них была в руке

длинная тонкая палка. Ксури сказал мне, что это копье и что дикари бросают

свои копья очень далеко и удивительно метко. Поэтому я держался в

некотором отдалении от них и разговаривал с ними при помощи знаков,

стараясь дать им понять, что мы голодны и нуждаемся в пище. Они поняли и

стали, в свою очередь, делать мне знаки, чтобы я остановил свою шлюпку,

так как они намерены принести нам еду.

Я спустил парус, шлюпка остановилась. Два дикаря побежали куда-то и

через полчаса принесли два больших куска сушеного мяса и два мешка с

зерном какого-то хлебного злака, растущего в тех местах. Мы не знали,

какое это было мясо и какое зерно, однако выразили полную готовность

принять и то и другое.

Но как получить предлагаемый дар? Сойти на берег мы не могли: мы

боялись дикарей, а они — нас. И вот, для того чтобы обе стороны

чувствовали себя в безопасности, дикари сложили на берегу всю провизию, а

сами отошли подальше. Лишь после того как мы переправили ее на шлюпку, они

воротились на прежнее место.

Доброта дикарей растрогала нас, мы благодарили их знаками, так как

никаких подарков не могли предложить им взамен.

Впрочем, в ту же минуту нам представился чудесный случай оказать им

большую услугу.

Не успели мы отчалить от берега, как вдруг увидели, что из-за гор

выбегают два сильных и страшных зверя. Они мчались со всех ног прямо к

морю. Нам показалось, что один из них гонится за другим. Бывшие на берегу

люди, особенно женщины, страшно испугались. Началась суматоха, многие

завизжали, заплакали. Только тот дикарь, у которого было копье, остался на

месте, все прочие пустились бежать врассыпную. Но звери неслись прямо к

морю и никого из чернокожих не тронули. Тут только я увидел, какие они

громадные. Они с разбегу бросились в воду и стали нырять и плавать, так

что можно было, пожалуй, подумать, будто они прибежали сюда единственно

ради морского купания.

Вдруг один из них подплыл довольно близко к нашей шлюпке. Этого я не

ожидал, но тем не менее не был застигнут врасплох: зарядив поскорее ружье

я приготовился встретить врага. Как только он приблизился к нам на

расстояние ружейного выстрела я спустил курок и прострелил ему голову. В

тот же миг он погрузился в воду, потом вынырнул и поплыл обратно к берегу,

то исчезая в воде, то снова появляясь на поверхности. Он боролся со

смертью, захлебываясь водой и истекая кровью. Не доплыв до берега, он

издох и пошел ко дну.

Никакими словами нельзя передать, как были ошеломлены дикари, когда

услышали грохот и увидели огонь моего выстрела: иные чуть не умерли ее

страху и упали на землю как мертвые.

Но, видя, что зверь убит и что я делаю им знаки подойти ближе к

берегу, они осмелели и столпились у самой воды: видимо, им очень хотелось

найти под водою убитого зверя. В том месте, где он утонул, вода была

окрашена кровью, и потому я легко отыскал его. Зацепив его веревкой, я

бросил ее конец дикарям и они притянули убитого зверя к берегу. Это был

большой леопард с необыкновенно красивой пятнистой шкурой. Дикари, стоя

над ним, от изумления и радости подняли руки кверху; они не могли понять,

чем я убил его.

Другой зверь, испугавшись моего выстрела, подплыл к берегу и помчался

обратно в горы.

Я заметил, что дикарям очень хочется полакомиться мясом убитого

леопарда, и мне пришло в голову, что будет хорошо, если они получат его от

меня в дар.

Я показал им знаками, что они могут взять зверя себе.

Они горячо поблагодарили меня и в тот же миг принялись за работу.

Ножей у них не было, но, действуя острой щепкой, они сняли шкуру с

мертвого зверя так быстро и ловко, как мы не сняли бы ее и ножом.

Они предлагали мне мяса, но я отказался, сделав знак, что дарю его

им. Я попросил у них шкуру, которую они отдали мне очень охотно. Кроме

того, они принесли для меня новый запас провизии, и я с радостью принял их

дар. Затем я попросил у них воды: я взял один из наших кувшинов и

опрокинул его кверху дном, чтобы показать, что он пуст и что я прошу его

наполнить. Тогда они крикнули что-то. Немного погодя появились две женщины

и принесли большой сосуд из обожженной глины (должно быть, дикари обжигают

глину на солнце). Этот сосуд женщины поставили на берегу, а сами

удалились, как и прежде. Я отправил Ксури на берег со всеми тремя

кувшинами, и он наполнил их доверху.

Получив таким образом воду, мясо и хлебные зерна, я расстался с

дружелюбными дикарями и в течение одиннадцати дней продолжал путь в

прежнем направлении, не сворачивая к берегу.

Каждую ночь во время штиля мы высекали огонь и зажигали в фонаре

самодельную свечку, надеясь, что какое-нибудь судно заметит наше крохотное

пламя, но ни одного корабля так и не встретилось нам по пути.

Наконец милях в пятнадцати перед собой я увидел полосу земли, далеко

выступавшую в море. Погода была безветренная, и я свернул в открытое море,

чтобы обогнуть эту косу. В тот миг, когда мы поравнялись с ее

оконечностью, я отчетливо увидел милях в шести от берега со стороны океана

другую землю и заключил вполне правильно, что узкая коса — Зеленый мыс, а

та земля, которая маячит вдали, — один из островов Зеленого мыса. Но

острова были очень далеко, и я не решался направиться к ним.

Вдруг я услышал крик мальчика:

— Господин! Господин! Корабль и парус!

Наивный Ксури был так перепуган, что чуть не лишился рассудка: он

вообразил, будто это один из кораблей его хозяина, посланный за нами в

погоню. Но я знал, как далеко ушли мы от мавров, и был уверен, что они нам

уже не страшны.

Я выскочил из каюты и сейчас же увидел корабль. Мне даже удалось

разглядеть, что корабль этот португальский. «Должно быть, он направляется

к берегам Гвинеи», — подумал я. Но, всмотревшись внимательнее, я убедился,

что корабль идет в другом направлении и не имеет намерения поворачивать к

берегу. Тогда я поднял все паруса и понесся в открытое море, решившись во

что бы то ни стало вступить в переговоры с кораблем.

Вскоре мне стало ясно, что, даже идя полным ходом, я не успею подойти

настолько близко, чтобы на корабле могли различить мои сигналы. Но как раз

в ту минуту, когда я начинал уже отчаиваться, нас увидали с палубы —

должно быть, в подзорную трубу. Как я узнал потом, на корабле решили, что

это шлюпка с какого-нибудь утонувшего европейского судна. Корабль лег в

дрейф, чтобы дать мне возможность приблизиться, и я причалил к нему часа

через три.

Меня спросили, кто я такой, сперва по-португальски, потом

по-испански, потом по-французски, но ни одного из этих языков я не знал.

Наконец один матрос, шотландец, заговорил со мной по-английски, и я

сказал ему, что я англичанин, убежавший из плена. Тогда меня и моего

спутника весьма любезно пригласили на корабль. Вскоре мы очутились на

палубе вместе с нашей шлюпкой.

Невозможно выразить словами, какой испытал я восторг, когда

почувствовал себя на свободе. Я был спасен и от рабства и от грозившей мне

смерти! Счастье мое было беспредельно. На радостях я предложил все

имущество, какое было со мной, спасителю моему, капитану, в награду за мое

избавление. Но капитан отказался.

— Я не возьму с вас ничего, — сказал он. — Все ваши вещи будут

возвращены вам в целости, как только мы прибудем в Бразилию. Я спас вам

жизнь, так как хорошо сознаю, что и сам мог бы очутиться в такой же беде.

И как я был бы счастлив тогда, если бы вы оказали мне такую же помощь! Не

забудьте также, что мы едем в Бразилию, а Бразилия далеко от Англии, и там

вы можете умереть с голоду без этих вещей. Не для того же я спасал вас,

чтобы потом погубить! Нет-нет, сеньор, я довезу вас до Бразилии даром, а

вещи дадут вам возможность обеспечить себе пропитание и оплатить проезд на

родину.

Глава 1

Семья Робинзона. – Его побег из родительского дома

С самого раннего детства я больше всего на свете любил море. Я завидовал каждому матросу, отправлявшемуся в дальнее плавание. По целым часам я простаивал на морском берегу и не отрывая глаз рассматривал корабли, проходившие мимо.

Моим родителям это очень не нравилось. Отец, старый, больной человек, хотел, чтобы я сделался важным чиновником, служил в королевском суде и получал большое жалованье. Но я мечтал о морских путешествиях. Мне казалось величайшим счастьем скитаться по морям и океанам.

Отец догадывался, что у меня на уме. Однажды он позвал меня к себе и сердито сказал:

– Я знаю: ты хочешь бежать из родного дома. Это безумно. Ты должен остаться. Если ты останешься, я буду тебе добрым отцом, но горе тебе, если ты убежишь! – Тут голос у него задрожал, и он тихо прибавил:

– Подумай о больной матери… Она не вынесет разлуки с тобою.

В глазах у него блеснули слезы. Он любил меня и хотел мне добра.

Мне стало жаль старика, я твердо решил остаться в родительском доме и не думать более о морских путешествиях. Но увы! – прошло несколько дней, и от моих добрых намерений ничего не осталось. Меня опять потянуло к морским берегам. Мне стали сниться мачты, волны, паруса, чайки, неизвестные страны, огни маяков.

Через две-три недели после моего разговора с отцом я все же решил убежать. Выбрав время, когда мать была весела и спокойна, я подошел к ней и почтительно сказал:

– Мне уже восемнадцать лет, а в эти годы поздно учиться судейскому делу. Если бы даже я и поступил куда-нибудь на службу, я все равно через несколько ней убежал бы в далекие страны. Мне так хочется видеть чужие края, побывать и в Африке и в Азии! Если я и пристроюсь к какому-нибудь делу, у меня все равно не хватит терпения довести его до конца. Прошу вас, уговорите отца отпустить меня в море хотя бы на короткое время, для пробы; если жизнь моряка не понравится мне, я вернусь домой и больше никуда не уеду. Пусть отец отпустит меня добровольно, так как иначе я буду вынужден уйти из дому без его разрешения.

Мать очень рассердилась на меня и сказала:

– Удивляюсь, как можешь ты думать о морских путешествиях после твоего разговора с отцом! Ведь отец требовал, чтобы ты раз навсегда позабыл о чужих краях. А он лучше тебя понимает, каким делом тебе заниматься. Конечно, если ты хочешь себя погубить, уезжай хоть сию минуту, но можешь быть уверен, что мы с отцом никогда не дадим согласия на твое путешествие. И напрасно ты надеялся, что я стану тебе помогать. Нет, я ни слова не скажу отцу о твоих бессмысленных мечтах. Я не хочу, чтобы впоследствии, когда жизнь на море доведет тебя до нужды и страданий, ты мог упрекнуть свою мать в том, что она потакала тебе.

Потом, через много лет, я узнал, что матушка все же передала отцу весь наш разговор, от слова до слова. Отец был опечален и сказал ей со вздохом:

– Не понимаю, чего ему нужно? На родине он мог бы без труда добиться успеха и счастья. Мы люди небогатые, но кое-какие средства у нас есть. Он может жить вместе с нами, ни в чем не нуждаясь. Если же он пустится странствовать, он испытает тяжкие невзгоды и пожалеет, что не послушался отца. Нет, я не могу отпустить его в море. Вдали от родины он будет одинок, и, если с ним случится беда, у него не найдется друга, который мог бы утешить его. И тогда он раскается в своем безрассудстве, но будет поздно!

И все же через несколько месяцев я бежал из родного дома. Произошло это так. Однажды я поехал на несколько дней в город Гулль. Там я встретил одного приятеля, который собирался отправиться в Лондон на корабле своего отца. Он стал уговаривать меня ехать вместе с ним, соблазняя тем, что проезд на корабле будет бесплатный.

И вот, не спросившись ни у отца, ни у матери, – в недобрый час! – 1 сентября 1651 года я на девятнадцатом году жизни сел на корабль, отправлявшийся в Лондон.

Это был дурной поступок: я бессовестно покинул престарелых родителей, пренебрег их советами и нарушил сыновний долг. И мне очень скоро пришлось раскаяться в том, что я сделал.

Глава 2

Первые приключения на море

Не успел наш корабль выйти из устья Хамбера, как с севера подул холодный ветер. Небо покрылось тучами. Началась сильнейшая качка.

Я никогда еще не бывал в море, и мне стало худо. Голова у меня закружилась, ноги задрожали, меня затошнило, я чуть не упал. Всякий раз, когда на корабль налетала большая волна, мне казалось, что мы сию минуту утонем. Всякий раз, когда корабль падал с высокого гребня волны, я был уверен, что ему уже никогда не подняться.

Тысячу раз я клялся, что, если останусь жив, если нога моя снова ступит на твердую землю, я тотчас же вернусь домой к отцу и никогда за всю жизнь не взойду больше на палубу корабля.

Этих благоразумных мыслей хватило у меня лишь на то время, пока бушевала буря.

Но ветер стих, волнение улеглось, и мне стало гораздо легче. Понемногу я начал привыкать к морю. Правда, я еще не совсем отделался от морской болезни, но к концу дня погода прояснилась, ветер совсем утих, наступил восхитительный вечер.

Всю ночь я проспал крепким сном. На другой день небо было такое же ясное. Тихое море при полном безветрии, все озаренное солнцем, представляло такую прекрасную картину, какой я еще никогда не видал. От моей морской болезни не осталось и следа. Я сразу успокоился, и мне стало весело. С удивлением я оглядывал море, которое еще вчера казалось буйным, жестоким и грозным, а сегодня было такое кроткое, ласковое.

Тут, как нарочно, подходит ко мне мой приятель, соблазнивший меня ехать вместе с ним, хлопает по плечу и говорит:

– Ну, как ты себя чувствуешь, Боб? Держу пари, что тебе было страшно. Признавайся: ведь ты очень испугался вчера, когда подул ветерок?

– Ветерок? Хорош ветерок! Это был бешеный шквал. Я и представить себе не мог такой ужасной бури!

– Бури? Ах ты, глупец! По-твоему, это буря? Ну, да ты в море еще новичок: не мудрено, что испугался… Пойдем-ка лучше да прикажем подать себе пуншу, выпьем по стакану и позабудем о буре. Взгляни, какой ясный день! Чудесная погода, не правда ли?

Чтобы сократить эту горестную часть моей повести, скажу только, что дело пошло, как обыкновенно у моряков: я напился пьян и утопил в вине все свои обещания и клятвы, все свои похвальные мысли о немедленном возвращении домой. Как только наступил штиль и я перестал бояться, что волны проглотят меня, я тотчас же позабыл все свои благие намерения.

На шестой день мы увидели вдали город Ярмут. Ветер после бури был встречный, так что мы очень медленно подвигались вперед. В Ярмуте нам пришлось бросить якорь. Мы простояли в ожидании попутного ветра семь или восемь дней.

В течение этого времени сюда же пришло много судов из Ньюкасла. Мы, впрочем, не простояли бы так долго и вошли бы в реку вместе с приливом, но ветер становился все свежее, а дней через пять задул изо всех сил. Так как на нашем корабле якоря и якорные канаты были крепкие, наши матросы не выказывали ни малейшей тревоги. Они были уверены, что судно находится в полной безопасности, и, по обычаю матросов, отдавали все свое свободное время веселым развлечениям и забавам.

Однако на девятый день к утру ветер еще посвежел, и вскоре разыгрался страшный шторм. Даже испытанные моряки были сильно испуганы. Я несколько раз слышал, как наш капитан, проходя мимо меня то в каюту, то из каюты, бормотал вполголоса: «Мы пропали! Мы пропали! Конец!»

Все же он не терял головы, зорко наблюдал за работой матросов и принимал все меры, чтобы спасти свой корабль.

До сих пор я не испытывал страха: я был уверен, что эта буря так же благополучно пройдет, как и первая. Но когда сам капитан заявил, что всем нам пришел конец, я страшно испугался и выбежал из каюты на палубу. Никогда в жизни не приходилось мне видеть столь ужасное зрелище. По морю, словно высокие горы, ходили громадные волны, и каждые три-четыре минуты на нас обрушивалась такая гора.

Сперва я оцепенел от испуга и не мог смотреть по сторонам. Когда же наконец я осмелился глянуть назад, я понял, какое бедствие разразилось над нами. На двух тяжело груженных судах, которые стояли тут же неподалеку на якоре, матросы рубили мачты, чтобы корабли хоть немного освободились от тяжести.

Еще два судна сорвались с якорей, буря унесла их в открытое море. Что ожидало их там? Все их мачты были сбиты ураганом.

Мелкие суда держались лучше, но некоторым из них тоже пришлось пострадать: два-три суденышка пронесло мимо наших бортов прямо в открытое море.

Вечером штурман и боцман пришли к капитану и заявили ему, что для спасения судна необходимо срубить фок-мачту .

– Медлить нельзя ни минуты! – сказали они. – Прикажите, и мы срубим ее.

– Подождем еще немного, – возразил капитан. – Может быть, буря уляжется.

Ему очень не хотелось рубить мачту, но боцман стал доказывать, что, если мачту оставить, корабль пойдет ко дну, – и капитан поневоле согласился.

А когда срубили фок-мачту, грот-мачта стала так сильно качаться и раскачивать судно, что пришлось срубить и ее.

Наступила ночь, и вдруг один из матросов, спускавшийся в трюм, закричал, что судно дало течь. В трюм послали другого матроса, и он доложил, что вода поднялась уже на четыре фута .

Тогда капитан скомандовал:

– Выкачивай воду! Все к помпам !

Когда я услыхал эту команду, у меня от ужаса замерло сердце: мне показалось, что я умираю, ноги мои подкосились, и я упал навзничь на койку. Но матросы растолкали меня и потребовали, чтобы я не отлынивал от работы.

– Довольно ты бездельничал, пора и потрудиться! – сказали они.

Нечего делать, я подошел к помпе и принялся усердно выкачивать воду.

В это время мелкие грузовые суда, которые не могли устоять против ветра, подняли якоря и вышли в открытое море.

Увидев их, наш капитан приказал выпалить из пушки, чтобы дать им знать, что мы находимся в смертельной опасности. Услышав пушечный залп и не понимая, в чем дело, я вообразил, что наше судно разбилось. Мне стало так страшно, что я лишился чувств и упал. Но в ту пору каждый заботился о спасении своей собственной жизни, и на меня не обратили внимания. Никто не поинтересовался узнать, что случилось со мной. Один из матросов стал к помпе на мое место, отодвинув меня ногою. Все были уверены, что я уже мертв. Так я пролежал очень долго. Очнувшись, я снова взялся за работу. Мы трудились не покладая рук, но вода в трюме поднималась все выше.

Было очевидно, что судно должно затонуть. Правда, шторм начинал понемногу стихать, но для нас не предвиделось ни малейшей возможности продержаться на воде до той поры, пока мы войдем в гавань. Поэтому капитан не переставал палить из пушек, надеясь, что кто-нибудь спасет нас от гибели.

Наконец ближайшее к нам небольшое судно рискнуло спустить шлюпку, чтобы подать нам помощь. Шлюпку каждую минуту могло опрокинуть, но она все же приблизилась к нам. Увы, мы не могли попасть в нее, так как не было никакой возможности причалить к нашему кораблю, хотя люди гребли изо всех сил, рискуя своей жизнью для спасения нашей. Мы бросили им канат. Им долго не удавалось поймать его, так как буря относила его в сторону. Но, к счастью, один из смельчаков изловчился и после многих неудачных попыток схватил канат за самый конец. Тогда мы подтянули шлюпку под нашу корму и все до одного спустились в нее. Мы хотели было добраться до их корабля, но не могли сопротивляться волнам, а волны несли нас к берегу. Оказалось, что только в этом направлении и можно грести. Не прошло и четверти часа, как наш корабль стал погружаться в воду. Волны, швырявшие нашу шлюпку, были так высоки, что из-за них мы не видели берега. Лишь в самое короткое мгновение, когда нашу шлюпку подбрасывало на гребень волны, мы могли видеть, что на берегу собралась большая толпа: люди бегали взад и вперед, готовясь подать нам помощь, когда мы подойдем ближе. Но мы подвигались к берегу очень медленно. Только к вечеру удалось нам выбраться на сушу, да и то с величайшими трудностями.

В Ярмут нам пришлось идти пешком. Там нас ожидала радушная встреча: жители города, уже знавшие о нашем несчастье, отвели нам хорошие жилища, угостили отличным обедом и снабдили нас деньгами, чтобы мы могли добраться куда захотим – до Лондона или до Гулля.

Неподалеку от Гулля был Йорк, где жили мои родители, и, конечно, мне следовало вернуться к ним. Они простили бы мне самовольный побег, и все мы были бы так счастливы!

Но безумная мечта о морских приключениях не покидала меня и теперь. Хотя трезвый голос рассудка говорил мне, что в море меня ждут новые опасности и беды, я снова стал думать о том, как бы мне попасть на корабль и объездить по морям и океанам весь свет.

Мой приятель (тот самый, отцу которого принадлежало погибшее судно) был теперь угрюм и печален. Случившееся бедствие угнетало его. Он познакомил меня со своим отцом, который тоже не переставал горевать об утонувшем корабле. Узнав от сына о моей страсти к морским путешествиям, старик сурово взглянул на меня и сказал:

– Молодой человек, вам никогда больше не следует пускаться в море. Я слышал, что вы трусливы, избалованы и падаете духом при малейшей опасности. Такие люди не годятся в моряки. Вернитесь скорее домой и примиритесь с родными. Вы сами на себе испытали, как опасно путешествовать по морю.

Я чувствовал, что он прав, и не мог ничего возразить. Но все же я не вернулся домой, так как мне было стыдно показаться на глаза моим близким. Мне чудилось, что все наши соседи будут издеваться надо мной; я был уверен, что мои неудачи сделают меня посмешищем всех друзей и знакомых. Впоследствии я часто замечал, что люди, особенно в молодости, считают зазорными не те бессовестные поступки, за которые мы зовем их глупцами, а те добрые и благородные дела, что совершаются ими в минуты раскаяния, хотя только за эти дела и можно называть их разумными. Таким был и я в ту пору. Воспоминания о бедствиях, испытанных мною во время кораблекрушения, мало-помалу изгладились, и я, прожив в Ярмуте две-три недели, поехал не в Гулль, а в Лондон.

Глава 3

Робинзон попадает в плен. – Бегство

Большим моим несчастьем было то, что во время всех моих приключений я не поступил на корабль матросом. Правда, мне пришлось бы работать больше, чем я привык, зато в конце концов я научился бы мореходному делу и мог бы со временем сделаться штурманом, а пожалуй, и капитаном. Но в ту пору я был так неразумен, что из всех путей всегда выбирал самый худший. Так как в то время у меня была щегольская одежда и в кармане водились деньги, я всегда являлся на корабль праздным шалопаем: ничего там не делал и ничему не учился.

Юные сорванцы и бездельники обычно попадают в дурную компанию и в самое короткое время окончательно сбиваются с пути. Такая же участь ждала и меня, но, к счастью, по приезде в Лондон мне удалось познакомиться с почтенным пожилым капитаном, который принял во мне большое участие. Незадолго перед тем он ходил на своем корабле к берегам Африки, в Гвинею. Это путешествие дало ему немалую прибыль, и теперь он собирался снова отправиться в те же края.

Я понравился ему, так как был в ту пору недурным собеседником. Он часто проводил со мною свободное время и, узнав, что я желаю увидеть заморские страны, предложил мне пуститься в плавание на его корабле.

– Вам это ничего не будет стоить, – сказал он, – я не возьму с вас денег ни за проезд, ни за еду. Вы будете на корабле моим гостем. Если же вы захватите с собой какие-нибудь вещи и вам удастся очень выгодно сбыть их в Гвинее, вы получите целиком всю прибыль. Попытайте счастья – может быть, вам и повезет.

Так как этот капитан пользовался общим доверием, я охотно принял его приглашение.

Отправляясь в Гвинею, я захватил с собой кое-какого товару: закупил на сорок фунтов стерлингов различных побрякушек и стеклянных изделий, находивших хороший сбыт у дикарей.

Эти сорок фунтов я добыл при содействии близких родственников, с которыми состоял в переписке: я сообщил им, что собираюсь заняться торговлей, и они уговорили мою мать, а быть может, отца помочь мне хоть незначительной суммой в первом моем предприятии.

Эта поездка в Африку была, можно сказать, моим единственным удачным путешествием. Конечно, своей удачей я был всецело обязан бескорыстию и доброте капитана.

Во время пути он занимался со мной математикой и учил меня корабельному делу. Ему доставляло удовольствие делиться со мной своим опытом, а мне – слушать его и учиться у него.

Путешествие сделало меня и моряком и купцом: я выменял на свои побрякушки пять фунтов и девять унций золотого песку, за который по возвращении в Лондон получил изрядную сумму.

Но, на мое несчастье, мой друг капитан вскоре по возвращении в Англию умер, и мне пришлось совершить второе путешествие на свой страх, без дружеского совета и помощи.

Я отплыл из Англии на том же корабле. Это было самое несчастное путешествие, какое когда-либо предпринимал человек.

Однажды на рассвете, когда мы после долгого плавания шли между Канарскими островами и Африкой, на нас напали пираты – морские разбойники. Это были турки из Салеха. Они издали заметили нас и на всех парусах пустились за нами вдогонку.

Сначала мы надеялись, что нам удастся спастись от них бегством, и тоже подняли все паруса. Но вскоре стало ясно, что через пять-шесть часов они непременно догонят нас. Мы поняли, что нужно готовиться к бою. У нас было двенадцать пушек, а у врага – восемнадцать.

Около трех часов пополудни разбойничий корабль догнал нас, но пираты сделали большую ошибку: вместо того чтобы подойти к нам с кормы, они подошли с левого борта, где у нас было восемь пушек. Воспользовавшись их ошибкой, мы навели на них все эти пушки и дали залп.

Турок было не меньше двухсот человек, поэтому они ответили на нашу пальбу не только пушечным, но и оружейным залпом из двух сотен ружей.

К счастью, у нас никого не задело, все остались целы и невредимы. После этой схватки пиратское судно отошло на полмили и стало готовиться к новому нападению. Мы же, со своей стороны, приготовились к новой защите.

На этот раз враги подошли к нам с другого борта и взяли нас на абордаж, то есть зацепились за наш борт баграми; человек шестьдесят ворвались на палубу и первым делом бросились рубить мачты и снасти.

Мы встретили их ружейной стрельбой и дважды очищали от них палубу, но все же принуждены были сдаться, так как наш корабль уже не годился для дальнейшего плавания. Трое из наших людей были убиты, восемь человек ранены. Нас отвезли в качестве пленников в морской порт Салех, принадлежавший маврам .

Других англичан отправили в глубь страны, ко двору жестокого султана, а меня капитан разбойничьего судна удержал при себе и сделал своим рабом, потому что я был молод и проворен.

Я горько заплакал: мне вспомнилось предсказание отца, что рано или поздно со мной случится беда и никто не придет мне на помощь. Я думал, что именно меня и постигла такая беда. Увы, я не подозревал, что меня ждали впереди еще более тяжелые беды.

Так как мой новый господин, капитан разбойничьего судна, оставил меня при себе, я надеялся, что, когда он снова отправится грабить морские суда, он возьмет с собою и меня. Я был твердо уверен, что в конце концов он попадется в плен какому-нибудь испанскому или португальскому военному кораблю и тогда мне возвратят свободу.

Но скоро я понял, что эти надежды напрасны, потому что в первый же раз, как мой господин вышел в море, он оставил меня дома исполнять черную работу, какую обычно исполняют рабы.

С этого дня я только и думал о побеге. Но бежать было невозможно: я был одинок и бессилен. Среди пленников не было ни одного англичанина, которому я мог бы довериться. Два года я протомился в плену, не имея ни малейшей надежды спастись. Но на третий год мне все же удалось бежать. Произошло это так. Мой господин постоянно, раз или два в неделю, брал корабельную шлюпку и выходил на взморье ловить рыбу. В каждую такую поездку он брал с собой меня и одного мальчишку, которого звали Ксури. Мы усердно гребли и по мере сил развлекали своего господина. А так как я, кроме того, оказался недурным рыболовом, он иногда посылал нас обоих – меня и этого Ксури – за рыбой под присмотром одного старого мавра, своего дальнего родственника.

Однажды мой хозяин пригласил двух очень важных мавров покататься с ним на его парусной шлюпке. Для этой поездки он заготовил большие запасы еды, которые с вечера отослал к себе в шлюпку. Шлюпка была просторная. Хозяин еще года два назад приказал своему корабельному плотнику устроить в ней небольшую каюту, а в каюте – кладовую для провизии. В эту кладовую я и уложил все запасы.

– Может быть, гости захотят поохотиться, – сказал мне хозяин. – Возьми на корабле три ружья и снеси их в шлюпку.

Я сделал все, что мне было приказано: вымыл палубу, поднял на мачте флаг и на другой день с утра сидел в шлюпке, поджидая гостей. Вдруг хозяин пришел один и сказал, что его гости не поедут сегодня, так как их задержали дела. Затем он велел нам троим – мне, мальчику Ксури и мавру – идти в нашей шлюпке на взморье за рыбой.

– Мои друзья придут ко мне ужинать, – сказал он, – и потому, как только вы наловите достаточно рыбы, принесите ее сюда.

Вот тут-то снова пробудилась во мне давнишняя мечта о свободе. Теперь у меня было судно, и, как только хозяин ушел, я стал готовиться – но не к рыбной ловле, а к далекому плаванию. Правда, я не знал, куда я направлю свой путь, но всякая дорога хороша – лишь бы уйти из неволи.

– Следовало бы нам захватить какую-нибудь еду для себя, – сказал я мавру. – Не можем же мы есть без спросу провизию, которую хозяин приготовил для гостей.

Старик согласился со мною и вскоре принес большую корзину с сухарями и три кувшина пресной воды.

Я знал, где стоит у хозяина ящик с вином, и, покуда мавр ходил за провизией, я переправил все бутылки на шлюпку и поставил их в кладовую, как будто они были еще раньше припасены для хозяина.

Кроме того, я принес огромный кусок воску (фунтов пятьдесят весом) да прихватил моток пряжи, топор, пилу и молоток. Все это нам очень пригодилось впоследствии, особенно воск, из которого мы делали свечи.

Я придумал еще одну хитрость, и мне опять удалось обмануть простодушного мавра. Его имя было Измаил, поэтому все называли его Моли. Вот я и сказал ему:

– Моли, на судне есть хозяйские охотничьи ружья. Хорошо бы достать немного пороху и несколько зарядов – может быть, нам посчастливится подстрелить себе на обед куликов. Хозяин держит порох и дробь на корабле, я знаю.

– Ладно, – сказал он, – принесу.

И он принес большую кожаную сумку с порохом – фунта полтора весом, а пожалуй, и больше, да другую, с дробью, – фунтов пять или шесть. Он захватил также и пули. Все это было сложено в шлюпке. Кроме того, в хозяйской каюте нашлось еще немного пороху, который я насыпал в большую бутыль, вылив из нее предварительно остатки вина.

Запасшись, таким образом, всем необходимым для дальнего плавания, мы вышли из гавани, будто бы на рыбную ловлю. Я опустил мои удочки в воду, но ничего не поймал (я нарочно не вытаскивал удочек, когда рыба попадалась на крючок).

– Здесь мы ничего не поймаем! – сказал я мавру. – Хозяин не похвалит нас, если мы вернемся к нему с пустыми руками. Надо отойти подальше в море. Быть может, вдали от берега рыба будет лучше клевать.

Не подозревая обмана, старый мавр согласился со мною и, так как он стоял на носу, поднял парус.

Я же сидел за рулем, на корме, и, когда судно отошло мили на три в открытое море, я лег в дрейф – как бы для того, чтобы снова приступить к рыбной ловле. Затем, передав мальчику руль, я шагнул на нос, подошел к мавру сзади, внезапно приподнял его и бросил в море. Он сейчас же вынырнул, потому что плавал, как пробка, и стал кричать мне, чтобы я взял его в шлюпку, обещая, что поедет со мною хоть на край света. Он так быстро плыл за судном, что догнал бы меня очень скоро (ветер был слабый, и шлюпка еле двигалась). Видя, что мавр скоро догонит нас, я побежал в каюту, взял там одно из охотничьих ружей, прицелился в мавра и сказал:

– Я не желаю тебе зла, но оставь меня сейчас же в покое и скорее возвращайся домой! Ты хороший пловец, море тихое, ты легко доплывешь до берега. Поворачивай назад, и я не трону тебя. Но, если ты не отстанешь от шлюпки, я прострелю тебе голову, потому что твердо решил добыть себе свободу.

Он повернул к берегу и, я уверен, доплыл до него без труда.

Конечно, я мог взять с собой этого мавра, но на старика нельзя было положиться.

Когда мавр отстал от шлюпки, я обратился к мальчику и сказал:

– Ксури, если ты будешь мне верен, я сделаю тебе много добра. Поклянись, что ты никогда не изменишь мне, иначе я и тебя брошу в море.

Мальчик улыбнулся, глядя мне прямо в глаза, и поклялся, что будет мне верен до гроба и поедет со мной, куда я захочу. Говорил он так чистосердечно, что я не мог не поверить ему.

Покуда мавр не приблизился к берегу, я держал курс в открытое море, лавируя против ветра, чтобы все думали, будто мы идем к Гибралтару.

Но, как только начало смеркаться, я стал править на юг, придерживая слегка к востоку, потому что мне не хотелось удаляться от берега. Дул очень свежий ветер, но море было ровное, спокойное, и потому мы шли хорошим ходом.

Когда на другой день к трем часам впереди в первый раз показалась земля, мы очутились уже миль на полтораста южнее Салеха, далеко за пределами владений марокканского султана, да и всякого другого из африканских царей. Берег, к которому мы приближались, был совершенно безлюден. Но в плену я набрался такого страху и так боялся снова попасть к маврам в плен, что, пользуясь благоприятным ветром, подгонявшим мое суденышко к югу, пять дней плыл вперед и вперед, не становясь на якорь и не сходя на берег.

Через пять дней ветер переменился: подуло с юга, и так как я уже не боялся погони, то решил подойти к берегу и бросил якорь в устье какой-то маленькой речки. Не могу сказать, что это за речка, где она протекает и какие люди живут на ее берегах. Берега ее были пустынны, и это меня очень обрадовало, так как у меня не было никакого желания видеть людей. Единственное, что мне было нужно, – пресная вода.

Мы вошли в устье под вечер и решили, когда стемнеет, добраться до суши вплавь и осмотреть все окрестности. Но, как только стемнело, мы услышали с берега ужасные звуки: берег кишел зверями, которые так бешено выли, рычали, ревели и лаяли, что бедный Ксури чуть не умер со страху и стал упрашивать меня не сходить на берег до утра.

– Ладно, Ксури, – сказал я ему, – подождем! Но, может быть, при дневном свете мы увидим людей, от которых нам придется, пожалуй, еще хуже, чем от лютых тигров и львов.

– А мы выстрелим в этих людей из ружья, – сказал он со смехом, – они и убегут!

Мне было приятно, что мальчишка ведет себя молодцом. Чтобы он и впредь не унывал, я дал ему глоток вина.

Я последовал его совету, и всю ночь мы простояли на якоре, не выходя из лодки и держа наготове ружья. До самого утра нам не пришлось сомкнуть глаз.